Изумрудная рыбка | страница 14

Он не может, это мы видим.

Я отворачиваюсь, чтобы не смотреть на колбасу.

Толик ест арбуз, который ему порезал дядя Слава. Мы молчим, потому что слушаем дядю Славу, как он рассказывает про турбины. Турбины бывают с наш дом или даже больше, это я знаю. Но бывают, оказывается, еще и совсем маленькие турбины. Маленькие — а правда, совсем настоящие турбины!

Мы слушаем. И совсем мне не хочется этой твердой-твердой копченой колбасы с жиром кружочками…

Ах, миледи!

Самое худшее в больнице — это заболеть. Когда не кровотечение или еще что-нибудь такое нормальное, а грипп дурацкий. То есть если заболел — то это еще ничего. Хуже всего, когда температуру контролируют. И если там какие-нибудь несчастные тридцать семь и пять — все, в бокс.

Боксы — это карантинное отделение у нас на втором этаже. Палатки такие, только маленькие. На одного или двух. И никуда не пускают! То есть совсем никуда. Лежи себе на койке и медленно умирай. Не от гриппа, конечно, а от скуки.

А все Павличек виноват! Я знал, конечно, что он жлоб и маменькин сынок, но что он самый жлобистый жлоб из всех жлобистых жлобов на свете — этого не знал. Ну что ему стоило дать мне «Мушкетеров» дочитать? Я же быстро читал и чай не ставил на книжку — разве я виноват, что у меня этот дурацкий грипп нашелся? «Ты в боксе, наверное, до той недели пролежишь, а меня должны скоро выписать…» Бе-бе-бе! Нянечкин любимец. Не зря его баба Настя так зовет: «Па-авличек!» Тьфу, а я тут мучаюсь…

В боксе нас двое. Я и Васильченко. Это он так представился. Воображает, наверное, что взрослый. А сам на год примерно меня старше. Ну, или на два. Так что я тоже сказал: «Кашкин». А чего он?!.

Вечер уже. Таблетки нам раздали, температуру записали. Тут с этим строго, пока не спадет — ни за что не выйдешь. Сиди тут, даже без книжки.

Скоро отбой. Эх…

— Чего приуныл, друг Кашкин? — спрашивает Васильченко.

— Ничего, — говорю. — Ничего я не приуныл.

— А я вот приуныл, — сообщает мне Васильченко. — Завтра пятница, друг Кашкин. А значит, должна прийти Светка и принести бинокль. А я тут.

— Настоящий? — заинтересовался я. — Бинокль?

— Ну уж не игрушечный, друг Кашкин, — усмехнулся Васильченко.

Я сразу начал ему завидовать, что у него есть настоящий бинокль. Это ж можно запросто Проксиму Центавра, наверное, увидеть! Я про нее до «Мушкетеров» читал. Тоже ничего, хотя «Мушкетеры», конечно, здоровскее. А чтобы он не догадался, что я завидую, я спросил:

— А чего ты меня «друг Кашкин» называешь?