– Доброе утро! Не подскажете, где здесь ныряют в поселок академиков? – спросил он немолодую женщину, которая, на зависть ему, была в домашнем халате и тапочках. Ему еще только предстояло тут обжиться.
Глаза дамы придерживались давно задуманного выражения брезгливой умудренности и при этом какого-то джульетто-мазиновского удивления.
– Вы его уже прошли, – сказала женщина, вынимая изо рта лезущий туда желтый локон. – Вернитесь обратно, шагах в двадцати, за «зеброй», в кустах будет деревянная лестница.
– Да-а? – протянул мужчина. – А мне казалось…
– Человеку бывает, что кажется, – философски улыбнулась дама.
– Благодарю, – сказал он, а про себя, впрочем вполне беззлобно, повинуясь одному лишь дорожному возбуждению, добавил: – Прощай, солнце! Увидимся ли еще?..»
Женщина долго смотрела мужчине вслед, будто запоздало признавала в нем знакомого. Этого только не хватало. Хорошо еще, что герой наш в этот момент не догадался обернуться.
Тревога между тем не сходила с его узкого лица, а глаза имели такое выражение, какое можно подсмотреть только со дна колодца. В них было столько печали и скорби, сколько бывает лишь в глазах коверных, знающих ремесленную изнанку веселья, да разве в глазах отвоевавших солдат, собак, детей и беременных женщин. Может быть, еще в глазах прачек, разоблаченных шулеров и смешавших водку с шампанским молодоженов. В глазах птиц, попрошаек, сумасшедших, вымерших динозавров, а также всех униженных и оскорбленных. В общем, хорошо, что его взгляда сейчас никто не видел.
А вот и мемориальная лестница. Мужчина сбежал по ней стремительно и оказался в поселке академиков.
Здесь было тихо и сыро. Усыпанные угольным шлаком, разбегались дороги и тропинки. Участки заросли черничными кустами. Коза с рогами, которые хотелось назвать горными, лежа у забора, щипала траву. Какой-то мальчишка в глубине сада гнусаво ставил петухам голос: «Ку-ки-ре-ку-у!»
Улочка называлась «Ба-альшой проспект». Вправо от нее уходил «Угольный тупик Пушкина». Еще одна стрелка показывала в сумрачную даль. На ней той же черной краской было выведено: «Водопад "Слезы социализма"».
Неожиданно перед ним возник человек с рыжим ежиком на почти лысой голове и не видимыми миру бровями. На нем были то ли длинные трусы, то ли шорты, символизирующие смену дня и ночи: одна штанина светло-зеленая, другая – темно-синяя. Или жизни и смерти. Сзади граница разделяла две помятые в телеге дыни ягодиц, а спереди роковым образом проходила по фаллосу, который обычно раньше хозяина обретает вечный покой.
