– Только это невозможно – не сосредоточиваться. Пока живешь, обязательно что-то для тебя – самое важное, – легкомысленно сказала она. – Ни на чем не сосредоточился – значит, сосредоточился на себе. А отец, так ли, сяк ли, все-таки думает обо всех нас. А кажется ему, что нового не открывают, потому что его не интересуют оттенки. У него и получается, что стол – что корова, главное – на четырех ногах. Ты же вот тоже говоришь, – съехидничала она, – что не встречаешь в жизни ничего нового; это потому, что новое кажется тебе неважным. Получается как в анекдоте: ему не нужно дарить книгу, у него уже есть книга. А у меня каждый день что-нибудь новое.
Игорь как будто пропустил ее шпильку мимо ушей, но поднасупился – не любит несерьезного отношения.
Говорить об умном ей не хотелось, а хотелось поприставать к нему. Она любила поприставать к нему, понадоедать, как бы пощекотать его, потискать, хотя бы словами. Ее восхищало, что он, как ребенок, морщится, отпихивается, может даже надуться. Но на это не нужно обращать внимание, и он покапризничает и перестанет. И она начала допытываться, очень ли ему страшно, что ее с ним не отпустят. И очень ли он будет скучать? А он сказал, что сумеет развлечься, и двусмысленно, вернее недвусмысленно, подмигнул. И у нее все похолодело внутри. У нее всегда холодело внутри, когда он так шутил. «Я не верю, – сказала она, стараясь говорить по-прежнему легкомысленно, но голос был уже чужой. – Ты не влюбчивый, а просто так не станешь, ты брезгливый». – «Ну, не говори, я влюбчивый. Когда мне было десять лет, меня поразила красотой одна медсестра в поликлинике, а ее улыбка меня буквально ослепила, тем более что все зубы у нее были стальные, или, как я тогда думал, серебряные». Потом он мелодраматически продекламировал: «И что твоя любовь, твой будуар с камином в сравнении с лучом, скользнувшим по волне!» Потом стал рассказывать, что часто представляет, как уже стариком где-то на юге безнадежно влюбляется в молоденькую дурочку, которую не взять ни умом, ни тонким обхождением, – с ней нужно бегать на танцы и бить морды местной шпане. И он начинает разыгрывать перед ней единственную роль, в которой еще может на что-то рассчитывать: тертого, бывалого, с бурным прошлым, чуть ли не старого пирата, из лихости выпивает на пляже стакан водки, и его разбивает паралич. «Давай-давай, – сказала она, – разыгрывай». Завелась с пол-оборота – сказалась-таки стычка из-за отца.
