Нация, вообще говоря, пригрела не столько ее, ни малейшего отношения к нации не имевшую, сколько мужа, который на старости лет неожиданно для себя оказался вдруг в каком-то там колене поволжским немцем – и, стало быть, получил право вернуться на историческую родину, которую считал исключительно родиной фашизма, и возврат туда рассматривал как наказание, хоть и приложил все усилия к тому, чтобы вернуться. Одного его тетя Лида не отпускала – и, ах… начинавшая было зарождаться в нем мечта (надо сказать, довольно абстрактная мечта: о какой-нибудь Гретхен под конец жизни) так и не зародилась как следует. Тетя Лида, сперва наотрез отказывавшаяся ехать на его историческую родину («в самое логово», говорила она тогда), внезапно, после разговора с соседками, решила, что они правы: им с мужем и правда пора было «пожить как людям».
В Германии ее намерение пожить-как-люди натолкнулось на сопротивление местных – «за человека ее не считавших», жаловалась она соседкам в редкие свои приезды на отдых от Германии. Если бы считали за человека, разве посылали бы язык учить? Разве выпихивали бы на рынок рабочей силы – ее, «всю жизнь ишачившую»? Дома у нее давно бы уже пенсия была! А тут… горе одно.
Виноватым во всем она считала мужа: если это твоя родина-мать, то делай хоть что-нибудь… хоть язык-то знай, родину не позорь – иначе какая ж она тебе мать? Самой ей немецкий даже лучше, чем ему, давался – муж был в немецком вообще ни бум-бум! Ему говорят «брётхен», а он слышит «мэдхен»… ну, не дурак ли, прости Господи?
Что же касается этого вот, находящегося проездом в Берлине конкретного немца – «данного нам в ощущении», проявила ненужную наедине с собой эрудицию тетя Лида, – то как он был лупоглазым, так и остался… что бы под словом «лупоглазый» ни понимать. В свое время она, праведница, пыталась – по соседскому делу – матери его объяснить, что чокнутый ребенок-то у нее совсем, надо другого делать («пока возраст и пол», намекнула она), но соседка без головы оказалась, стала этого дальше воспитывать… ну и что же мы на сегодня имеем? Родина его выкормила, выучила, в люди вывела, а он за границу возьми и махни. Ладно, сама она, тетя Лида, хоть вынуждена была: мужу-το не одному ведь на чужбине мыкаться, а все-таки, считай, сорок лет, от звонка до звонка, вместе прожили, да и страна, хоть фашистская, а бенелюкс… – что бы оно ни означало, только Дания-то уж определенно не бенелюкс, Данию она за страну не считает, предлагай ей Данию задаром – и задаром не возьмет. Одни свиньи животноводческие да Андерсен! Лучше страны не нашлось для соседкиного сыночка… сказать прямо стыдно: Дания! И уехал когда – не тогда, когда все приличные люди уезжали, а когда уже и не уезжал никто, не модно стало, можно было и так куда хочешь, вон… кого ни возьми на улице – все то в Турции, а то и, забирай выше, в самих эмиратах!
