Аскезу интерьера смягчало несколько предметов, примостившихся на журнальном столике: неглубокая круглая ваза, в которой мягкой грудой лежало саше, диспенсер с салфетками и простенькая багетная рамка, в каких обычно держат семейные фотографии. В рамку, однако, было вставлено зеркальце – элемент, необходимый Юлиану по той простой причине, что ему не всегда удавалось контролировать выражение лица во время приема пациентов. Когда он только начинал свою карьеру психолога, его старший брат, служивший менеджером в большой ювелирной компании, как-то сказал ему: «Для психотерапевта ты очень прозрачен. Поработай с мимикой. Я уже несколько раз замечал, как кривится твоя улыбка, когда ты вынужден слушать какого-нибудь зануду. Создается впечатление, что ты мужественно терпишь зубную боль, а если личность говорящего тебе неприятна, то кажется, что у тебя болят все зубы сразу».
Зеркальце на журнальном столике стало своего рода контрольной лампочкой. Юлиан заглядывал в него довольно часто, проверяя «статус лица», как он любил говорить. Статус нередко выглядел весьма кисло. «Я, оказывается, не умею скрывать самую опасную эмоцию в моей профессии – скуку, – сказал он однажды Виоле. – Если человек несет чушь или переливает из пустого в порожнее, я начинаю смотреть на него, как инквизитор на еретика…».
Юлиан взял рамку в руки. «Кушать не хочется, а выбросить жаль» – произнес он, подражая голосу Варшавского. Зеркальце без уловок показало кривую ухмылку на лице Юлиана. Он что-то вспомнил, взглянул на часы, затем достал из своего «дипломата» маленький диктофон и скороговоркой произнес: «Не забыть в понедельник позвонить доктору Ле Беллу в связи с транссексуалом и поделиться своими соображениями».
Он выключил диктофон, и в ту же секунду в дверь вежливо постучали. Юлиан быстро встал из-за стола, несколько секунд помедлил и негромко произнес: «Входите, Леонард». Дверь отворилась.
– Не помешаю? – спросил Варшавский, переступая порог.
– Нисколько. Мы же договаривались. Присаживайтесь, – Юлиан качнул головой в сторону диванчика.
Но Варшавский будто не слышал его. Он закрыл глаза и сложив ладони лодочкой приблизил их ко лбу.
Магнолия за окном вдруг вся затрепетала от резкого порыва ветра, и одна из веток даже ударила в стекло, словно просила впустить ее.
«А ведь такое уже было… в моем сне», – мелькнуло в голове Юлиана.
– Вы давно сняли это помещение? – спросил Варшавский.
– Не очень. В начале июня.
