Чтобы что, задумчиво пожевал ус, в итоге, пожалуй, чтоб узнать другую правду.
А чем тебя эта не устраивает?
А тебя устраивает, продолжал он, как в израильской армии, отвечать вопросом на вопрос, так же без усилий перейдя на "ты", устраивай она тебя, наверное, жила б дома, а не ушла бомжевать.
Кино, уточнила вяло, собираясь закруглять.
Телевидение, уточнил энергично.
Сонька, свернувшаяся клубком и задремавшая в своем углу, издала во сне пронзительный звук, как журавль на болоте. С ней случалось.
6
Ослепляющие осветительные лампы в нашей конуре, где тьма тьму погоняет, даже если примус и керосинка в работе, а еще камеры, а еще трансформаторы, движки, провода плюс большие зонты, черный и серебряный. Людей набилось. Штук шесть. Как поместились. Накануне Сашка прислал сказать, чтоб никакое барахло покупателям не отдавать, ждать съемки, все, мол, будет происходить в кадре. Не поняла, где, но не переспрашивала. Чего спрашивать, мозги тратить, когда надо будет, увижу. Пока сказали не обращать внимания, делать свое, что обычно. Свое - в поле идти. А они говорят, Алексан Алексаныч велел аппаратуру здесь установить, а в поле после. В мелочах, а чужая власть началась. Чем взял, что я душу свою бессмертную, волю свою ему по кусочку продаю-отщипываю. Обпоил - меня не обпоишь. Здоровье, как сказала, несмотря ни на что, крепко, а вес принимает и распределяет литры по массе как по маслу. Пью-пью, а разум не пропью. Лишь прибасить могу. А обольщение состоялось. Обольстительный мальчишечка, ничего не скажешь. Умен. И внутри огнем горит. А мне словно кто запрет наложил своей жижей протухшей, болотной, зеленой его синий пламень заливать. Сидела следила за ними. Как жуки в банке: жу-жу-жу. Подвинь, передвинь, убавь, прибавь. Играют в игру с серьезным видом. Скука стародавняя, хоть дело малознакомое. Улеглась. И Соньке велела отдыхать. Сонька лежит подсматривает, красная, как всегда, и еще краснее. Наблюдала за ней и не заметила, как ушла прочь.
Ушла к Роберту на свиданье, чего сто лет не бывало. Выплыл из-за поворота реки, стоял, без страха и упрека, широко ноги расставил, в лодке покачивался, среди серебристых рыб пойманных, смотрел на меня. У-у-у, красавец мальчик. Пошла к нему по воде. Иду, а лодка все не приближается и не удаляется, как бы я на месте ногами ни перебирала. Сколь часто недостижимое ведет себя таким образом. И вдруг серебристые рыбы начали выскакивать из лодки, вертясь на солнце и блестя то одним, то другим драгоценным боком, точно пляску света устроили. И как занавес из света возголоменился между мной и Робертом, и закутывал в себя Роберта, и рассасывал там, в себе, так что мальчик мой растворялся в рассеянном сиянье, а меня к нему не пускали. Я захрапела, как лошадь на дыбках, рванув к нему и оставаясь на ровном месте, дышляк, с задышливым дыханьем. От храпа собственного очнулась. Должно, ихние лампы сквозь кожуру века рыбами просвечивали.
