Колымага двинулась. Кондукторша-ребенок в синей шоферской спецовке, белых кедах и полицейской шапочке без умолку говорила монотонным, но громким голосом. Как я потом узнал, она делала сообщения вроде: «Мы едем в сторону Такабаси, где у нас первая остановка; пассажиров, желающих выйти на этой почтенной площади Такабаси, просят приготовиться, проверить, не забыли ли они свои вещи, и очень благодарят…» «Саёнара, аригато годзаймас…» Это первые и почти единственные слова, которые каждый француз запоминает в Японии, причем «аригато» — «спасибо» неизменно по ассоциации с «аллигатором».
На железнодорожных переездах шлагбаумов нет. Девчушка в спецовке спрыгивает, рысцой бежит, спиной вперед, лицом к автобусу, призывно машет руками, словно предлагая переехать ее, и непрестанно извлекает из своего свистка повелительные трели. Она бегом догоняет автобус, прыгает в него и на следующей остановке возобновляет свои нудные благодарственные присказки. Не иначе как кондукторш вербуют из числа тех, кто отличился в беге на сто метров с препятствиями.
Когда мы сошли, мадам Мото и мадемуазель Ринго снова принялись расспрашивать прохожих и торговцев. Я понял, что они пытались разузнать, где мы находимся. В конце концов тетя остановила такси, которое после долгих объяснений повезло нас туда, откуда мы приехали. Ошибиться я не мог: из чистой любознательности я отметил в блокноте каждую вывеску, каждую достопримечательность — «Кофе у Регины», «Бар Аморозо», «Французские безделушки», бензоколонку с эмблемой в виде совы… Только теперь все это находилось по другую руку от меня. Но дамы явно не замечали, что мы едем обратно, по своим «стопам», и с прежним восторгом показывали достопримечательности «новых» улиц.
«Аригато, домо аригато…» — шофер не без гордости заверил, что доставил нас наконец именно туда, куда мы желали. С угла тротуара, где он затормозил, я заметил метрах в ста остановку, на которой мы садились на автобус. Второе такси повезло нас еще куда-то. Таксист не без настойчивости показал не меньше двенадцати из пяти тысяч семисот тридцати четырех мостов Токио и даже ухитрился, не знаю уж как, трижды кряду проехать по одному и тому же, в том же направлении, не разворачиваясь и не давая заднего хода.
Третьего такси не было, и остаток пути мы прошли пешком. Должно быть, из западного атавизма я с первых же часов пребывания в японской столице приметил несколько надежных отправных точек. Самой замечательной была Токийская башня — гордость японцев, воспроизведенная на путеводителях и почтовых открытках, а также в виде миниатюрных барометров и ножей для бумаги, продающихся повсюду. Я по сей день считаю Токийскую башню самым типичным проявлением японского духа, быть может, единственным памятником, так верно передающим стиль этого народа. Башня скопирована с нашей Эйфелевой башни. Вот, по моему непросвещенному мнению, типично японские черты этого колоссального факсимиле: японцы воздвигли башню в Токио примерно тогда, когда парижане, устав от Эйфелевой башни, серьезно подумывали о том, чтобы обречь ее на слом. Кто знает, быть может, металлический монумент Марсова поля спасло тогда предложение японского правительства купить его. Затем важно отметить, что, во-первых, Токийская башня на тридцать три метра выше Эйфелевой; во-вторых, ее балки тоньше, каркас дешевле и она соответственно выполнена хуже; в-третьих, подняться можно только до ее половины; в-четвертых, она, кажется, возвышается до трассы самолетов, а это создает неудобства для дальних рейсовых полетов.
