Я снова принялся неутомимо объяснять. Я первый сказал, что требуется японский переводчик; совершенно естественно, что, прежде чем раскошелиться и пуститься в рискованное предприятие, продюсер желает знать, о чем идет речь в сценарии… Я добавил даже — ее горе подсказывало мне новые доводы, — что такое требование свидетельствует о серьезных намерениях продюсера и вызывает к нему доверие.
Все мои усилия были напрасны — она только качала головой, терла глаза до красноты и твердила:
— Все-таки ему говорить так! Это нехорошо!
Я не могу выносить страдания женщины, особенно когда она льет слезы не на публику. Я повторял объяснение, которое отрабатывал десять дней, все более простыми словами, все более примитивными фразами, превратив его в конце концов в маленький шедевр, состоявший из простого перечисления инфинитивов. Позабыв о том, что мой фильм гибнет, я нанизывал слова надежды и восторга и не видел, не слышал ничего, кроме страдающей женщины. Я распинался в том, какой «у нас» замечательный сценарий, расписывал его прелести и содержащиеся в нем находки, на которые позарится любой продюсер, будь то японец или европеец. Он отвалит нужные суммы денег и будет драться за возможность воплотить эту дивную историю на экране (только теперь, оставшись наедине со своей записной книжкой и описывая то, что произошло менее часа назад, я понял меру своего очередного падения. Каким образом эта женщина и эта страна вынуждают меня так легко сдавать позиции, которые я так яростно до сих пор защищал?!!).
— Он говорит, что не помнит меня, — внезапно простонала мадам Мото.
Я спросил ее очень серьезно, очень вежливо:
— Скажите, вы действительно знакомы с этим продюсером?
— Не с ним, с его сыном я знакома, хорошо знакома, но сын работать с отцом.
С мягкостью полицейского, стоящего у изголовья смертельно раненного единственного свидетеля преступления, я пункт за пунктом, слово за словом вытянул из моего менаджера признание о том, в каких отношениях она находится с «нашим» продюсером: в детстве она была знакома с его сыном, пять или шесть раз они играли вместе.
— И он говорить, не помнить меня! — возмущенно повторяла мадам Мото.
И вдруг у меня возникло другое сомнение… В конце концов все возможно!
— Скажите, а… это свидание, он все-таки вам назначил?
— Но… Да!
— Ну что ж! Зачем же отчаиваться, особенно из-за нескольких вполне законных уточнений.
К мадам Мото вернулась ее спесь. Она сделала такой жест, будто швыряет три пачки сигарет за забор: «Пфють!»
