Известно, например, что продюсеры всегда стараются пристроить своего человека. Мадам Мото идет дальше: она не только всерьез просила меня подумать, как бы повыигрышнее изобразить в титрах имя моего друга Монпарно, но хотела бы поручить ведущие роли первым встречным, их сыновьям, внукам, знакомым… Всякий раз, как она рассчитывает на деньги или поддержку имярека, она с невинным видом спрашивает, нельзя ли использовать в фильме его сына. Сначала я воспринимал эти намеки, свидетельствующие о неопытности, как шутку или дань вежливости, но по мере того как они делались настойчивее, осознавал, насколько серьезна эта угроза. Пресловутый фильм являлся для мадам Мото плодотворным бизнесом, который должен был принести ей нежную признательность родных и меценатов.
У меня появилось непреодолимое желание послать все к чертям. Положа руку на сердце признаюсь — я очень хотел бы сделать этот самый ее фильм! Даже если я не извлеку из этого дела ни гроша, даже если выложу деньги из собственного кармана и под моим сценарием подпишется Монпарно! Я был готов на все — даже заключить джентльменское соглашение, что никогда не проболтаюсь, как провели наемного писаку!
Грызя рисовое печенье, я принялся было набрасывать сценарий «Кресло в Токио», но тут мадам Мото вернулась. Вымокшая, обрызганная грязью, она торжествующе протянула мне две пачки сигарет «Лизи» и пачку «Мира».
Я едва сдержался, чтобы ее не задушить.
Я знал, что она без сил, что нервы ее на пределе, что в такой поздний час ей наверняка пришлось ходить очень далеко, пожалуй до самых «Елисейских полей», но решил, не без оснований, что, приняв от нее сигареты, я сделаю свое дальнейшее пребывание в Токио совершенно невыносимым. После этого я уже не решусь выразить самого скромного, самого естественного желания из страха, что ради его удовлетворения она не пощадит сил. Поэтому я отказался от сигарет. Мадам Мото снова исчезла.
— Куда она пошла? — спросил я племянницу, как обычно, с помощью жестов. Она успокоила меня, как раньше: «Тетя скоро придет», взяла сигареты, все еще лежавшие на столе, и попыталась мне их всучить. Никогда в жизни мне так не хотелось курить, но я держался стойко. Желая показать, что я не возьму их ни за что на свете, я сделал жест, будто бросаю их в приоткрытые сёдзи на стоянку автомашин. Она кинулась удерживать мою руку, да так стремительно, что оцарапала мне правый глаз. Я ее оттолкнул, положил скомканные пачки в ящик и пошел промыть глаз. Огорченная мадемуазель Ринго приподняла мне веко, стараясь удостовериться, что царапина небольшая.
