Меня окружили вниманием, помогали кто чем мог. Казимир — староста камеры, умудрялся выкраивать для меня лишнюю порцию баланды, лишнюю кружку кипятка, чтобы я мог попарить искалеченные, распухшие пальцы, которые не переставали гноиться, промывать раны на спине.
Наступила ночь. Через окошко в камере виднелся зарешеченный кусочек неба и несколько синевато-белых мерцающих звезд. И меня снова охватила невыразимая тоска по воле…
Заключенные шепотом разговаривают. Тихо журчит приглушенный голос Казимира. Старостой он стал несколько дней назад. До него был польский уголовник Юзек. Он всячески издевался над заключенными, особенно над советскими людьми. Когда терпение иссякло, Юзека ночью прикончили. На утреннем аппеле комиссар Красной Армии «дядя Ваня», как называли его в камере, взял вину на себя, чтобы спасти товарищей. А как он умирал, видел только я.
Три дня спустя меня «выдернули» из семнадцатой и снова бросили в одиночку.
Утром к баланде дали маленький, не более спичечного коробка, кусочек хлеба. Выдача хлеба предвещала дорогу. Вскоре за мной пришли и вывели.
