Узник не ответил. Я физически ощущал ту величайшую ненависть и презрение, которые переполняли этого истерзанного, но несломленного человека.
— Хочешь, чтобы тебя немного пощекотали? Ну что ж, мы люди негордые. Займитесь им, Курт! Комиссара вывели в другую комнату.
— Пойдем, Ваня, посмотрим, как этот упрямый дурень будет отдавать богу душу, — предложил Краус, снимая с вешалки две нагайки.
Камера пыток выглядела весьма мрачно: просторное помещение без единого окна. Кроме массивного дубового стола и каких-то приспособлений, здесь не было ничего.
Комиссар лежал на столе, к которому были накрепко привязаны специальными петлями из ремня его руки и ноги. Краус дал двум гестаповцам по нагайке… И началось.
Били комиссара долго. Он приглушенно стонал.
Краус закурил и распорядился:
— На «качели»!
Палачи схватили свою жертву и, как мешок, бросили на пол, потом за ноги подтянули к стальному тросу, свисавшему с потолка. Ремнями пристегнули ноги узника у самых щиколоток, после чего несчастного подтянули вверх головой вниз. Палачи раскачивали тело ударами кованых сапог. Изо рта и носа обреченного текла кровь, из горла вырывались хрипы.
Ни жив ни мертв смотрел я на эту кошмарную пытку.
— Ну, видел, что мы делаем с теми, кто не желает сознаваться? — спросил Краус. — А теперь пойдем закончим разговор.
Краус вперил в меня ледяной взгляд. Я старался быть спокойным, по опыту зная, что сейчас это единственное мое оружие.
— Где и когда тебя постригли? — начал свое наступление Краус.
— В Ростове-на-Дону недели три назад, перед отправкой в Германию.
— Через какие города и станции везли?
— Мне трудно сказать, ехали в закрытом вагоне. Знаю, что сутки стояли в Харькове и чуть больше в Киеве. Там прошли дезинфекцию, нас накормили горячей пищей и дали по полбуханке хлеба. После этого до самой Польшей не было ни еды, ни воды.
— Во что ты был одет и обут?
— На мне был пиджак, штаны и ботинки. Фуражка осталась в вагоне.
— Все это тебе выдали в ростовском детдоме?
— Нет, я выменял на базаре костюм и ботинки за пачку сигарет и буханку хлеба, которые заработал у немецких солдат. Мыл ихние машины.
— Когда это было?
— Месяца два назад.
Краус вынул из картонной коробки узел. Я сразу догадался: в нем моя одежда.
— А почему же это в Ростове к пиджакам пришивают ярлыки и на башмаках ставят штемпели польских фабрик? — спросил следователь.
Мой дорогой друг Стась Бжозовский, покупая на черном рынке в Бойтене костюм и ботинки, конечно, не мог предусмотреть, какую фатальную роль сыграют в моей судьбе эти проклятые ярлыки и штемпеля. Не мог этого предвидеть и я; нам перед побегом было не до ярлыков.
