Наконец Шиманский разнес письма и направился к выходу.
В подъезде показался Ленька. Я увидел, как он поздоровался с почтальоном, что-то спросил. Шиманский в ответ покачал головой: нет, мол, — и вышел на улицу. А Ленька через двор направился в парадное, где жили Соловьевы.
Мы спустились вниз.
Вышла во двор бабка Назариха, сгребла Мишку и Оську к подолу и увела домой. Затем Валеркина мать высунулась из окна и начала уговаривать своего «сынулю», чтобы он шел обедать. Валерка долго не сдавался. Потом неохотно буркнул:
— Иду, иду… Вот привязалась. — И ко мне обернулся: — Ты подожди, я чего-нибудь порубать вытащу. Ладно?
— Ладно.
Не успел Валерка отойти от меня и на шаг, как из парадного показались Ленька и Соловей. Глаза у Соловья покраснели, напухли.
Валерка заметил Леньку и Соловья и затоптался на месте. А Ленька, как будто меня и не видит вовсе, прошел мимо вместе с Вовкой. Еще брат родной называется.
— Лёнь! — с обидой в голосе крикнул я. — Куда же вы, Лёнь?
Ленька и Соловей остановились.
— Куда это вы, ребя? — подскочил к ним вместе со мной Валерка.
— Куда мы идем, это не твое дело, пупсик, — ответил ему Ленька и взял меня за руку. — Можешь идти с нами, Санька, но смотри, пойдем далеко. Устанешь — попробуй только пискнуть.
— Не-ее… что ты…
— Ну, тогда пошли.
— А я? — спросил Валерка.
— Отстань, — отмахнулся от него Ленька.
Мы вышли на улицу и повернули направо. Валерка все еще плелся за нами.
— Отстань, — снова бросил ему через плечо мой брат. — Отстань, слышишь?
Валерка не отставал. И вдруг Соловей повернулся, сжал кулаки и пошел на Валерку, сбычив лоб:
— Отстань, зараза, кому говорят…
И столько злости было в голосе Соловья, что Валерка пулей шарахнулся во двор.
— Да ну его к черту, Солова! — взял Вовку за плечи мой брат. — Пошли, Вовчик, нам ведь неблизко.
Шли молча. Меня все время подмывало спросить, куда и зачем мы идем, но я сдерживал себя: Ленька не любит, когда к нему пристают с расспросами такие салаги, как я.
У вокзала суетились на подкрашенных скрипучих пролетках бородатые извозчики. Сиплыми голосами они зазывали седоков, цыкали, грозно замахивались кнутами, но не били своих дряхлых сонных лошадок, а только сгоняли с них мух.
Прошли вдоль Привоза, вышли на Преображенскую улицу и повернули по ней направо, к центру города.
По Преображенской уже ходили трамваи. Старенькие, заштопанные сваркой вагончики дребезжали по улице. На каждом доме или же на том, что от него осталось, стояли черные квадраты на стенах: «Мин нет», «Мин нет».
