— Ну и что произошло? После того, как конь понес? — прервал поток воспоминаний его собеседник.
— К счастью, никто не пострадал. Кроме Майора и меня.
— Здорово тебе досталось?
— Я приземлился на следах Джона Уэйна — прямо там, во внутреннем дворике кинотеатра Граумана. Говорят, там был отпечаток его кулака. Не помню ни следов, ни кулаков — ничего не помню. Очнулся на каталке «скорой помощи», когда фельдшер сказал, что я буду жить. У меня было сотрясение мозга, три сломанных ребра и оказалось раздроблено бедро, которое позже заменили на металлическое. И все еще говорили, что мне повезло.
— А что с лошадью?
— Мне сказали, что вначале Майор держался молодцом. Правда, немного хромал. Но к тому времени как его привезли в Гриффит-парк и вызвали ветеринара, он едва мог стоять. Ему становилось все хуже, той же ночью его пришлось усыпить. — Помолчав, он добавил: — Ведь лошади такие бестолковые, старик.
Напарник посмотрел на водителя и увидел в его глазах отблески фонарей и неоновой рекламы, габаритных огней и ближнего света машин, и даже лучей от прожектора, которые заявляли каждому: это Голливуд! Но весь этот свет, проливавшийся внутрь машины, менял контраст черных и белых красок на размытые оттенки кроваво-пурпурного и болезненно-желтого. Напарник не был уверен, но ему показалось, что губы водителя задрожали, поэтому он притворился, что внимательно изучает чудиков в дурацких костюмах напротив «Китайского театра Граумана».
Через некоторое время водитель произнес:
— Во всяком случае, я решил — к черту все. Когда поправился, подал заявление в Голливудский участок, потому что из седла он казался приятным местом для работы. Лучше иметь под капотом несколько сотен лошадей, чем ездить на одной. И вот я здесь.
Его напарник долго сидел молча. Наконец он сказал:
— Когда я работал в западном Лос-Анджелесе, часто выходил покататься на волнах. Фактически жил с доской для серфинга. Ободрал об нее все колени. Но теперь стал слишком старым. Мечтаю о том, чтобы достать где-нибудь обычную доску и выходить на ней в море в вечерний штиль.
— Это здорово, приятель. Вечерний штиль — это здорово. А я после перевода в Голливуд стал гонять от Санта-Барбары до Сан-Диего и обратно на своем «бумере» — лучшем в мире автомобиле. Но скучаю по зеленой трубе, если ты понимаешь, о чем я. По волне, которая заворачивается над тобой, обрызгивая пеной. Теперь выхожу на доске для серфинга почти каждое свободное утро. В Малибу много девочек. Поехали как-нибудь со мной, и я одолжу тебе доску. Может, на тебя нахлынет озарение.
