– Муж, прекрасные сестры пришли говорить веские слова Бахире, – ответила супруга на мой недоуменный взгляд.
– Я так понял, это снова извечная женская тайна?
– Они хотят меня учить, – вмешалась дочка. – А мама отвечает, что рано, хотя и придется, наверное.
– Думаю, мама права, как всегда, – отозвался я жестко.
Дамы тотчас хором поднялись и стали нудно и церемонно раскланиваться. И случай был бы исчерпан, если бы Билкис, самая старшая, не ответила мне, внезапно перестав отмерять по дозам свою ритуальную вежливость:
– Ваша светлая супруга родила нагой кинжал, и теперь, может быть, упущено время приискать ему ножны.
Я понял эту распространенную и смутительную метафору так, как ее и полагалось понимать большинству, совершенно не поняв, что она перевернута. Точнее, вывернута наизнанку…
А тут еще и Билитис выступила, тихо проговорив нечто скрытое от обеих моих женщин:
– Позвольте подарить вам, почтенный хозяин, притчу, что касается совсем иных материй, чем те, которые обсуждались. Говорят, что некогда одна старуха приютила у себя монаха отшельника – дала ему хижину и кормила его. Лет через пять она решила проверить его святость. У нее была молодая родственница, от природы исполненная страсти, с пышной и отзывчивой плотью – вот ее-то старуха и послала к хижине. Девица подошла совсем близко, без помех прижалась к плечу отшельника и поцеловала его в губы, а затем спросила:
– Ну и что теперь?
Монах спокойно ответил известным стихом:
– Старая ель одиноко растет зимой на холодной скале. Иней в ветвях, лед на земле – нет здесь нигде тепла.
Девушка удалилась и рассказала старухе, какую получила отповедь.
– Вот наглец, не имеющий ни души, ни сердца! – возмутилась та. – Он, пожалуй, не обязан был отвечать на твою страсть, но по крайней мере мог бы проявить сочувствие. А я столько времени на него потратила!
С этими словами старая женщина отправилась к хижине и сожгла ее дотла.
Правда, говорят, что она отстроила ее заново, когда монах уделил ее родственнице толику своего внимания и сочувствия. И говорят еще, что их с девой сын впоследствии сделался великим патриархом под стать шестому – Хуйнэну.
Я недоумевал, к чему это рассказано, но тут подступила ко мне третья жрица, Бастис, и проговорила с легкой и доброй улыбкой, в которой отчего-то проступало нечто от кошки:
– Мы никогда не говорим людям плохого. Мы никогда не учим плохому. Мы просто учим мужей смотреть на их женщин. И видеть обоюдную любовь там, где оба супруга давно замечают лишь тягостную привычку.
