Проснулся вахтер под утро, от холода. Кряхтя, сполз с диванчика, закрыл форточку и, сунув в рот «беломорину», с досадой обнаружил, что спичечный коробок пуст. Тащиться за спичками в дежурку, в другой конец длиннющего коридора, ему не хотелось. Проще было открыть экспериментальную лабораторию, благо она не опечатывалась, и прикурить от плитки, на которой лаборанты варили кофе.
Так Федорыч и сделал. Он включил плитку, пробрался к распределительному щиту и повернул рукоятку рубильника…
А Игоря Витальевича разбудил звон бьющейся посуды. Звуки доносились из соседней комнаты.
— Воры! — пронеслась беспокойная мысль.
Одинцов шевельнулся, намереваясь вскочить на ноги, и вдруг почувствовал, что неудержимо скользит к краю кровати. Через мгновение он уже лежал на полу.
Подняться Игорю Витальевичу не удалось. Сколько он ни извивался, пытаясь опереться о пол ладонями, руки скользили по паркету, словно по льду, и Одинцов вновь и вновь оказывался в лежачем положении.
— Да что же это такое! — отчаялся он. — Ведь не сплю же я в конце-то концов?
В том, что происходящее не сон, Игорь Витальевич убедился, крепко стукнувшись головой о ножку кровати. Он тотчас оставил попытки подняться, расположился поудобнее на спине и затих, растерянно шаря взглядом по потолку.
Грохот в соседней комнате понемногу прекратился. В наступившей тишине Одинцов услышал какой-то подозрительный шелест. Он поднял голову и обмер.
Прямо на него двигался платяной шкаф. Дверцы его были распахнуты, и с потолка падало белье. Вытянув рукава, белоснежные сорочки медленно скользили по полу к Игорю Витальевичу, словно намереваясь заключить его в свои нейлоновые объятия. Кровать развернулась поперек спальни; не отставая от нее, похожий на огромный розовый цветок, степенно плыл торшер. Было в этой картине что-то завораживающее, и Одинцов оцепенело наблюдал за ожившей вдруг мебелью.
Шкаф между тем коснулся согнутой ноги Игоря Витальевича. Тот судорожно брыкнулся. От толчка шкаф замедлил движение, а Одинцов, словно по ледяной дорожке, выскользнул в соседнюю комнату.
Там царил полнейший разгром. Все, что находилось на столе, тумбочке, подоконнике, упало. Цветной телевизор слепо таращился на Игоря Витальевича разбитым экраном. Японский сервиз — семейная гордость — вывалился из открытого серванта и превратился в жалкую кучку фарфорового хлама. Разноцветными стекляшками стали хрустальные вазы. Из книжного шкафа выпали все книги и рукописи Одинцова. Все это сгрудилось в углу комнаты, представляя собой адскую смесь разнокалиберных обломков. Не пострадал лишь телефон, да и то только потому, что стоял на полу. Отъехав на длину шнура, он при появлении Одинцова истошно зазвонил. Игорь Витальевич оттолкнулся от поверженного телевизора и подъехал к аппарату. С трудом зажав в ладонях выскальзывающую трубку, он услышал плачущий голос Федорыча:
