Яшка расстегнул воротник рубахи, вытянул за ремешок висевший на шее тяжелый замшевый мешочек.
— Рассчитаться хочу с тобой за все, что запито, заедено…
Волчьим блеском загорелись глаза Шкарубы, в руке его мелко задрожало блюдечко, когда Яшка кинул в него щепоть золотого песку.
— Хватит?
— Спасибо, Яша.
— Мало? По глазам вижу — мало, на еще, жадюга, не жалуйся на Яшку, да налей-ка мне еще черпачок, в горле пересохло.
До поздней ночи пировали приискатели, и, когда всех повалил сон, хозяин отвел Яшку, уложив его на нары, укрыл своим тулупом.
Утром Шкаруба поднялся, как всегда, чуть свет. Еще не взошло солнце, иней лежит на заборах, на крышах домов и амбаров, холодком тянет с Тынды, а Шкаруба уже бродит по ограде, обнесенной высоким крепким забором, проверяет тяжеловесные замки на амбарах. Большое хозяйство у Шкарубы, в этих амбарах хранятся у него и пушнина: шкурки белок, лисиц и соболей, и большие запасы муки, овса, мяса, и бочки со спиртом. Всего имеется вдоволь для заезжих и захожих приискателей, для торговли с тунгусами.
Осмотрев хозяйство, Тимофей идет в заезжую избу, в ту половину ее, где живут его работники.
Когда хозяин вошел в избу, работники — тщедушный одноглазый Сидор и белобрысый глуповатый Глебко — сидели за столом, завтракали, обслуживала их заспанная, повязанная пестрым платком, сердитая спросонья работница Фекла.
— Долгонько прохлаждаетесь, — вместо приветствия проворчал хозяин, оглядывая избу, — белый день на дворе-то, а вы еще только чаюете.
— До свету поднялись, — ответил Сидор, вставая из-за стола и крестясь в передний угол, — Глебко вон и коней напоил, а я им овса задал. Куда ехать-то сегодня, по сено, што ли?
— Никуда не надо ехать, золотарь тут один окочурился, могилку ему надо выкопать и захоронить сегодня же.
— Ну-к что ж, захороним, не впервой.
Хозяин повернулся, чтобы идти, и, уже держась за дверную скобу, остановился, заговорил более мягким, отеческим тоном:
— А что, Сидор, ежели запречь коня да и увезти его сразу? Пока там могилку копаете, он полежит в телеге…
— Можно и так, — согласился Сидор, почесывая жиденькую бороденку, — заодно уж. А лежать-то ему не все ли равно где, что на нарах, что в телеге.
— Тогда так и сделаем, а как захороните, то и бутылочку разопьете за обедом, помяните упокойничка.
Завернутого в мешковину покойника вынесли из постоялки ногами вперед, уложили в телегу. Сердобольный Сидор подложил под голову умершего его же старенькую телогрейку, сказал со вздохом:
