Часы между тем показывали, что над Днепром мы летаем всего пятнадцать минут. До нашей смены осталось еще столько же. Но нервы совсем сдали. Скорее бы домой, на аэродром.
Не так просто дается новая работа.
3
-Султан прилетел! Султан прилетел! — разнеслось вдоль опушки леса. Приятная весть!
Назиб Султанов — летчик связи дивизии. Он доставлял боевые документы в штабы, летал в наземные войска. Но нас интересовало другое — письма. Только почта позволяла нам разговаривать с родными, любимыми, узнавать, что делается в дорогих сердцу местах, и лучше чувствовать биение пульса Родины. На войне письма — праздник. Равнодушных тут не бывает.
По аэродрому, бодро пофыркивая мотором, катился У-2, который мы называли не «кукурузником», а «почтарем». Все хорошо знали, где остановится самолет, и поторопились туда. Капитан Рогачев и я тоже выбежали из землянки.
Младший лейтенант Султанов, спрыгнув с крыла, сразу оказался в плотном, шумном кольце. Звания тут роли не играли. Девушки дарили почтальону поцелуй за поцелуем; мужчины крепко пожимали руку, трепали по плечу, шутили. И только тот, кто не получал весточки, уходил грустным, точно его обидели: для таких праздник кончался.
Каждый читал письма по-своему. Некоторые тут же разрывали конверт и впивались глазами в исписанные листочки; большинство же расходилось, чтобы наедине, не спеша прочитать дорогие строчки, поразмыслить, помечтать. Мы с Рогачевым молча отошли в сторонку и сели под сосну.
Почерк Вали… До чего он знаком! Мы впервые встретились десять лет назад, и вот уже прошло шесть лет, как она стала моей женой, а жили вместе года полтора, не больше. Все остальное время лишь переписывались. Письма Вали помогали переносить даже нестерпимый зной Монголии, где мы дрались с японцами у реки Халхин-Гол, согревали зимой 1940 года в боях против белофиннов. Потом в наши отношения прокрался холодок, не могла развеять переписка: на бумаге не всегда можно передать все оттенки человеческих чувств…
В начале 1942 года, когда я учился в Военно-воздушной академии, эвакуированной в Оренбург, мне удалось получить отдельную комнату. Я написал Вале (она с дочкой жила у моей матери недалеко от Горького), чтобы приезжала. И вдруг получаю письмо: «В деревне нам хорошо. А ехать — боюсь за дочь: дорога-то длинная. К тому же я работаю и чувствую, что приношу пользу. Как я буду без работы в Оренбурге? Просто не представляю».
Письмо меня обидело. Я полагал, что настоящая любовь не считается с тяготами, а работать можно везде.
