Мною овладело холодное бешенство. Он был похож на тех так называемых «свидетелей», которых мне приходилось допрашивать по долгу службы и которые не понимали ничего из того, что видели, — по злобе, в силу глупости или безразличия. Я тяжело повернулся и стал перед ним. Он был пониже меня сантиметров на двадцать и раза в два тоньше.
— А что, здесь запрещено смотреть на фасады?
Он взглянул на меня тупо и боязливо. Надо было бы напугать его посильнее.
Чтобы успокоиться, я снова вышел на бульвар и присел на скамейку, повернувшись в сторону «Мехико». Потом стащил с левой ноги ботинок.
Солнечные лучи… Мысли мои разбрелись в беспорядке. Жаклин Деланк могла рассчитывать на мое молчание; Шуро никогда не узнает об отеле «Савойя», о «Конде», о «Ля Фонтен» и Ролане, том самом брюнете в замшевой куртке, о котором упоминалось в тетради. «Луки. Понедельник, 12 февраля. 23.00; Луки, 28 апреля, 14.00; Луки с брюнетом в замшевой куртке». Я отметил синим карандашом те места, где указывалось ее имя, и переписал на отдельный листок относящиеся к ней комментарии. С датами и временем. Но пусть она не тревожится. Я больше не приду в «Конде». Два-три раза, что я там был, сидя за столиком, я внутренне желал, чтобы она не пришла. Мне было неловко выслеживать ее… и мне было стыдно за себя. По какому праву мы грубо вторгаемся в личную жизнь людей, исследуем их изнутри — и потом еще что-то требуем от них? На каком основании?
Сняв ботинок, я стал массировать ногу; боль понемногу утихла. Наступал вечер. Когда-то в этот час Женевьева Деланк выходила из дома и направлялась в «Мулен Руж» на работу Ее дочь оставалась одна в квартире на пятом этаже. Ей было тринадцать-четырнадцать лет, и однажды вечером, подождав, пока мать уйдет, она незаметно для консьержки выбралась на улицу. Поначалу она не уходила дальше перекрестка, довольствуясь десятичасовыми сеансами в «Мехико». Потом возвращение домой, лестница; дверь приходилось прикрывать со всей осторожностью, не зажигая света. Как-то ночью, выйдя из кинотеатра, она решилась дойти до площади Бланш. Каждый раз она забредала все дальше и дальше… «Бродяжничество», как значилось в формулярах комиссариатов Сен-Жорж и Гран-Карьер. Бродяжничество — и мне представляется прерия и сияние луны, где-то за мостом Коленкур, за кладбищем, прерия, где можно наконец-то вдохнуть полной грудью воздух свободы. Мать бросилась в полицию искать ее. Но она ушла, и теперь никто не мог ее остановить. Она отправилась в западную часть города, если я правильно понял то, что говорил мне Берноль. Сначала квартал у площади Звезды, потом дальше на запад, потом Нейи и Булонский лес. Но почему она вышла за этого Шуро? А потом снова бегство, но на этот раз на Левый берег, словно река могла защитить ее от неминуемой беды. А может быть, это замужество тоже было попыткой защититься? Если б у нее хватило терпения остаться в Нейи, кто мог бы узнать в мадам Шуро бывшую Жаклин Деланк, имя которой значилось в картотеках полицейских комиссариатов?
