— Ладно. Тем более что я у вас в долгу.
— Кажется, я все время пугаю тебя до смерти, — сказал я, когда он вышел.
— Нет-нет, это не ты. — Она рассказала мне, как только что учитель мальчика чуть не застал его за рисованием порнографических картинок во время трудовой практики, и кивком головы указала на безобразную обнаженную фигуру, изображенную на крышке большого сундука.
Я пригляделся.
— Хм… А зачем она держит на груди две ватрушки с вареньем?
— Не думаю, что это ватрушки.
— А-а. А это, значит… — спросил я, указывая на интересующее меня место.
— Рука.
— Ну конечно.
То, чем занималась сама Кейт, было абсолютно иного свойства: это был прекрасно расписанный гардероб. Естественно, я выразил свое беспредельное восхищение.
Неожиданно вернулся Дагги.
— Вот это да, какой ты быстрый, — сказал я и уставился на содержимое кружки, которую он мне вручил. Надо было постараться, чтобы из растворимых гранул приготовить нечто столь отвратительное.
— Извиняюсь, — прошептала Кейт.
Дагги снова принялся за работу, а мы с Кейт перевезли Джорджию в маленький задний дворик, заставленный цветочными горшками и кованой мебелью. Слабое сентябрьское солнце совсем не грело, но для маленьких легких Джорджии прохлада была все же предпочтительнее лакокрасочных испарений.
Кейт вылила свой кофе в горшок с лавровым деревом, я сделал то же самое, а потом, желая сказать что-нибудь оригинальное, спросил:
— Как продвигается «Мидлмарч»?
— Нормально. Я и раньше читала его, разумеется.
— Я тоже. То есть видел по телевизору. Это одно и то же.
— Так значит, ты придешь к Бобу в четверг?
— Приду.
— А Джорджия?
— Бернис обещала посидеть с ней.
— Посидеть! Странное выражение.
— Гм… Просто Бернис совсем не создана для этого, — объяснил я. — Для материнства.
Кейт покачала головой, и было видно, что про себя она подумала: «Сука». И мне это было приятно.
— Помню, я ужасно не любила расставаться с Чарли.
— Чарли?
— Это моя дочь.
Так, о дочери она раньше не упоминала. Я слегка растерялся, но потом вдруг представил Кейт в новом образе: за руку со своей мини-копией, обе в одинаковых хлопчатобумажных платьицах и панамках.
— Ей четырнадцать лет, — сказала она почти печально. — Теперь мы почти не видимся.
— Не видитесь? — Наверное, девочка находится в интернате или живет со своим отцом. Я посчитал, что лучше не расспрашивать.
— Она не разрешает мне заходить в свою комнату, а сама почти не выходит.
— А, понятно. Но, может, это и к лучшему. Лично я в четырнадцать был невыносим.
