Тогда по другой стороне улицы еще были садовые участки, огороженные проволочной сеткой, а возле ворот росла береза. Настоящая белая красивая береза, которую однажды срубили… У тихого человечка были больные легкие. Он лечился собачьим салом, может, пил собачий жир, не знаю. В любое время года у него были собаки… Зимой он их держал в подвале, а летом во дворе. Дети поглядывали на этих собак с любопытством и словно бы с грустью. Иногда приносили им поесть, самые смелые подходили ближе, гладили, ласкали. Они и разнесли по дому слухи о том, что Людвик убивает собак и вытапливает из них «целебный» смалец. Но никто из жильцов этим не заинтересовался.
К старшей дочери этой проститутки тоже начали ходить разные мужчины. Иногда солдаты; они долго стояли на противоположной стороне улицы, совещались, курили, в конце концов быстро ныряли в подворотню. Иногда, если дверь в подвал была заперта, ломились туда, подымали крик. Маленький Людвик их успокаивал.
У меня на окне стояло несколько горшков с цветами. У каждого человека должно быть немножко своей земли, пусть и в горшке. Я был этаким мини-садовником: ухаживал за цветами, пересаживал, когда они разрастались, менял истощенную землю, поливал систематически, в одно и то же время, водой комнатной температуры. И любил иногда постоять у открытого окна… Но всегда в глубине комнаты, на некотором расстоянии от подоконника.
Это случилось солнечным воскресным днем. Мируся с сестрой отправились погулять за город. Прохожих на улице было мало. В тишине били часы на башне ратуши. Иногда только с ревом проносился мотоцикл. Большинство жильцов с самого утра устремились за город, на зеленую травку. Я остался дома, чтобы, воспользовавшись свободным временем, спокойно подготовиться к лекции, которую должен был прочесть на следующей неделе в каком-то госхозе.
Я стоял у окна с леечкой и поливал цветы. Увидев в конце улицы направляющуюся к дому сожительницу Людвика, я поспешно опустил голову и сделал вид, будто рассматриваю листья и стебельки цинерарии, которую одолевала тля. Громкий перестук каблуков по плитам тротуара внезапно смолк. Женщина остановилась под моим окном. Задрала голову и молча на меня уставилась. На ней была белая блузка; губы ярко накрашены. Я посмотрел на нее, она улыбнулась. Я увидел пожелтевшие, испорченные зубы. Под прозрачной нейлоновой блузкой просвечивали бретельки рубашки и бюстгальтера. Я снова склонился над цинерарией. И тут услышал произнесенные негромким хриплым голосом слова:
