— Пан Юзеф, говорили, тут выставлены волосы убитых женщин, а тут ничего нет.
— На что вам сдались эти волосы? Лежат себе где-нибудь.
— Как известно, — продолжал экскурсовод, — гитлеровцы уничтожали также калек и инвалидов Первой мировой войны, чтобы не платить им пенсию. Работать они не могли и, значит, были обузой для Третьего рейха. Только у нас их сожгли шестнадцать тысяч…
— Игнась, иди сюда, иди скорее, вот эти протезы. Господи! Как можно было ходить с такой гирей…
— А вот вполне изящная женская ножка, — игриво говорит Игнась.
Пошли дальше.
— Мамочка, почему здесь столько протезов? Что с ними делают? А это чьи ноги?
— Отстань, глупышка!
Экскурсовод, бывший узник лагеря, вкладывает душу в свой рассказ. Факты, цифры — килограммы одежды, женских волос, тысячи кисточек для бритья, зубных щеток и мисок, миллионы сожженных тел; все это он перемежает замечаниями морально-этического и философского характера, афоризмами собственного сочинения, цитатами из литературы и так далее. Он хочет, чтобы посетители поняли, какой ад открывался за воротами лагеря.
— Экспозиция музея — всего лишь ничтожная часть, — подчеркивает он, словно оправдываясь, — описать то, что здесь творилось, невозможно. Ад. Это превосходит человеческое воображение, слова здесь бессильны. Попытайтесь сами себе все представить.
— А когда мы пойдем в Бжезинку? Это далеко?
— Километра два. Там было такое… И ничего не осталось. Ничегошеньки. Не знаю даже, стоит ли идти.
— Смотреть не могу на эти детские костюмчики. Соски, должно быть, положили потом, как декорацию. Никогда не поверю, что пролежали столько лет. Ведь это резина, она портится. Просто так оформлено, чтобы люди могли себе представить. А на чемоданах много немецких надписей. Немецкие фамилии. Ты видел, Игнась? Сюда и немцев привозили. А корзинки еще совсем как новые… Венгерский барак очень уж скромный.
— Удивительно, как люди могут здесь жить…
— Где здесь?
— Да ведь в некоторых бараках живут. Вы что, не видели, сколько здесь маленьких детей? И в колясках, и так бегают… Не пойму, как они здесь живут?
— А что особенного? Привыкаешь и живешь, как в любом другом месте. А на кладбищах разве не живут?
— Верно, но я бы не смогла…
— Больше всего мне жаль этих отравленных газом детишек.
— Пан экскурсовод, а где тот зал, в котором делали опыты на женщинах?
— Там ничего нет, пустые помещения. И кажется, сейчас они закрыты.
— Граждане, прошу вас, подойдите поближе, чтобы всем было слышно. Перед вами строение, похожее на деревянную придорожную часовенку. Мы называли эту будку «часовней Кадука». Освальд Кадук — здешний рапортфюрер, возможно, он был по происхождению поляком, у немцев таких фамилий нет. Да, так звали этого садиста, издевавшегося над заключенными. Он велел построить будку, чтобы прятаться в ней от дождя во время многочасовых перекличек…
