— Два сына во время восстания[3] погибли. И муж умер.
— У вас никого не осталось?
— Да нет, есть дальняя родня. Сколько я в них денег вложила! Но теперь все, конец. Узнали, что я землю продаю, и ждут. Но с этим теперь покончено. Пусть каждый сам о себе заботится. Придут и тут же плакаться начинают: нужда, мол, без гроша, мол, сидят. А хоть бы один спросил: «Как вы себя, тетя, чувствуете, как ваше сердце?» Где уж там. Хошь живи, хошь помирай. Я им сказала: «Нету денег». Каждый сам за себя. Знаете, я сейчас купила себе памятник красивый такой, из черного мрамора. Большой. Пятьдесят тысяч отдала. Пускай ждет. Они как про памятник услышали, всем теперь рассказывают, что я спятила. Ну и ладно. И пусть себе говорят. То, что я землю продаю и живу хорошо, это, по-ихнему, спятила, а вот если бы им отдала, тогда б, значит, не спятила. У меня инфаркт был, неизвестно, сколько я еще проживу. Может, до завтра. А может, и дольше. Они-то мне потом не поставят. Я мастеру отдельно пару сотен злотых дала, чтоб за работой присмотрел. Все, что останется, отдам государству.
— У вас нет иллюзий.
— Насчет людей — нет, никаких.
— Мы с вами тоже люди.
— С чужими мне проще. С вами я разговорилась, потому как вы мне чужой. Чужому легче душу открыть. Это не Колюшки?
— Кажется, Колюшки.
«Интересно, если б я попросил у нее несколько тысяч… может, и дала бы… В таком настроении. Но еще больше разуверилась бы в людях. Столько детей у нас рождается. Людям нужно жилье. А у нее есть жилье, деньги и памятник. Ждет своей смерти. Вообще-то она права, что купила себе памятник. Может, после ее смерти никто бы для нее этого не сделал. Плохой из меня, однако, знаток людей. По здоровому румяному рылу, по тому, как она жрет, по глазам решил, что эта старуха — крокодил какой-нибудь, клоп в человеческом облике. Тоже мне знаток. Сколько она пережила! С людьми так часто бывает. Устраивают давку, ругаются, лаются, пихаются локтями. И видны только эти локти да рожи. Морды старых павианов. А внутри — Гамлет и Антигона. Ну нет, не перебарщивай. Порой и внутри куча дерьма. В самой сердцевине пустого нутра — дерьмо. Впрочем, с этими страданиями по-разному бывает…»
— Вы уж простите, что я так вам все рассказываю. Не мешаю?
— Ну что вы, рассказывайте, в конце-то концов, может же человек с человеком поговорить.
Поезд оставил позади деревянные бараки железнодорожного вокзала и теперь вновь шел среди полей и не пробудившихся еще лесов. Этим девушкам так о многом надо поговорить. Склонились друг к дружке, чуть ли не стукаются клювиками. Старуха придвинула к себе торт. Помолчала немного. Вытерла губы салфеткой.
