— Во что бы то ни стало надо достать бюллетень. Иначе… Братцы, иначе я ни за что не ручаюсь.
— Он что, заболел? — вскинулась Люба.
— Он здоров как бык! Но он пьян как сапожник. И вообще, он просто медведь, если бросается такими женщинами. До свидания…
Бриш влился в толпу, но его долговязая фигура растворилась в этой толпе только у входа в метро. Люба прикладывала к глазам платок, когда Зуев остановился на Разгуляе.
— Проводи меня, Славик, — сказала она, сглатывая слезную горечь. Простота и беспомощность этой неожиданной просьбы вызвали в нем восторг и нежность. Он ничем не проявил своего небесного состояния, он только небрежно спросил:
— А нет у тебя там? Моей… как ее… супружницы.
— Нет, нет. Ты что, боишься своей жены? — она улыбнулась, хотя в синих ее глазах, он это ясно видел, было полно слёз. — Наташа на работе. Вечером она собиралась к маме на дачу. Ты когда уезжаешь?
— Осталось два дня.
Он шел за ней, отставая ровно на одну лестничную ступень.
— Надолго? — она уже искала ключи, близоруко перебирая содержимое сумочки.
— Да. Очень надолго.
— Что ж… — она открыла обитую массивную дверь. — Я хотела тебе что-то сказать. Постой… Все на свете перезабыла. Да. Я всегда вспоминаю тот подснежничек.
Он стоял совсем от нее близко, с насмешливой лаской смотрел на ее волосы, с трех сторон закрывающие не по-летнему белую шею, на сумочку, которую она держала, прижав к самым ключицам. Наконец он посмотрел и в ее лицо.
— Поцелуй меня, — отводя взгляд, тихо произнесла она.
Он осторожно положил свои ладони на ее мягкие, но почему-то холодные плечи. Все в нем радостно содрогнулось и все смешалось. Пальцы его сжимались нежно, осторожно и медленно, так же медленно его голова склонялась к белеющему словно бы сквозь водную толщу дорогому для него лицу. Он услышал восхитительный запах — какой-то давний и совершенно новый, истинно женский запах. И он приник к ее лицу, вернее к ее образу, выношенному в двух долгих походах, запечатленному в его снах и видениях. Вначале она занемела, немигающая и отрешенно-горькая, но через мгновение веки ее сузились, а зубы разжались. Она ответила на движения его губ всем ртом и затем вся приникла к нему.
— Мама!
Он отстранился от Любы, словно ударенный током. Девочка стояла у двери, не двигаясь, в неестественном, неловком для нее положении. И столько недоуменного, непосильного для нее горя копилось в этих распахнутых детских глазах!
Зуев, ничего не видя перед собой, бросился вниз по лестнице. Никогда, никогда не испытывал он такого всепоглощающего и унизительного стыда…
