— Сорок-тридцать! — объявляет бесстрастно-металлический голос судьи, сидящего на высоком стульчике де Голля в детстве.
Нет худшего страдания для проигрывающего, чем слышать безжалостный счёт от теннисного арбитра, двоюродного брата робота, молочного брата жирафа, друга детства вокзального громкоговорителя!
Сорок-тридцать, друзья мои!
Сорок у паршивца с дымящейся улыбочкой, тридцать у меня! Если он выиграет этот гейм, это будет его шестой. То есть решающий мяч в ракетке этого паршивца! Кубок выпадает из моих рук, как кишка у Гаргамели[4]. Уплывает от моего рта и от столика из почти красного дерева, на который Фелиси поставила бы его с благоговением.
Вместо триумфального кубка — чаша с горечью, Сан-А. И всё потому, что какой-то прыщ тебе нагадил в душу со своей мерзкой улыбочкой. Грусть и злость вонзаются в меня, словно копья гнева. Нет ничего более пагубного, чем гнев! Он действует на надпочечники, которые выбрасывают адреналин в кровь, а от него сужаются артерии, что может привести к инфаркту! Так что спокойно, Сан-А. Спокойно…
Слей свою злость и успокойся, дорогой!
Малый напротив уже празднует победу.
Надо видеть, как он играет с мячиком перед последней (как он считает) подачей. Ударяет несколько раз о землю, обтирает о свои белые шорты, затем взвешивает на руке, как ваша подружка взвешивает ваши бубенцы после пользования в знак восхищения и признательности.
Неожиданно я успокаиваюсь. Мой мозг становится шезлонгом. Там, за сеткой, это чмо натягивает свою гордость, словно гамак, и предаётся блаженству. Он играет на терпении, растягивает выигрыш. Добротная эякуляция должна подготавливаться! Ведь после апофеоза будет пустота. Свой решающий мяч он должен облизать, словно фруктовое мороженое, засунуть во все дырки, любовно вылепить своими руками…
Время как будто остановилось. Такт-пауза. Безмолвное солнце заливает светом площадку. На трибуне застыли зрители в жандармских кепках, свёрнутых из газет.
Малый напротив смотрит на меня, предвкушая удовольствие. Он содомизирует меня глазами.
«Ну что, ты подаёшь или нет, хмырь?» — говорю я ему мысленно.
Он подаёт. Р-р-ран! Летит… Слишком далеко, за линию корта.
— Аут! — роняет судья.
Мой визави на мгновение опешил. Надо сказать, что до сих пор у него были точные подачи. Он трёт правый глаз, как будто хочет показать, что какая-то злосчастная песчинка была причиной этого промаха. Повторяет свой номер на публику со вторым мячом. Пока он мотает катушку, я замечаю какое-то пятнышко света у его ног. Солнечный зайчик, отражённый каким-то гладким предметом. Словно огненный жук, зайчик карабкается по моему сопернику, подползает к его лицу, огибает глаза и замирает, подрагивая, на лбу. Почти-победитель собирается, затем выполняет движение, словно тянет карамель.
