Первые слова, произнесенные дедом, не особенно смягчили ситуацию.
— Что ты, черт побери, сделала с собой?
Гвин догадалась, что речь идет о волосах. По правде говоря, она сама была расстроена той стрижкой, которую ей сделали в парикмахерской на прошлой неделе. Она просила постричь ее коротко. Но не наголо.
— Отрастут, Поппи.
Дед хмыкнул в ответ. Ангус Робертс сидел в кресле у эркерного окна. Вытянутая вперед нога с закованной в гипс лодыжкой покоилась на маленькой обтянутой коричневой кожей скамеечке. Он махнул рукой в сторону кресла-качалки напротив себя и коротко сказал:
— Сядь.
Гвин, конечно, сейчас переживала не лучший момент своей жизни, но, определенно, еще не опустилась до уровня одной из тех собак, что дремали у пузатой печи в центре комнаты. Она скрестила на груди руки и осталась стоять, молча глядя в бледно-голубые стариковские глаза. Он понял намек.
Вздохнув, дед заговорил снова. Его монотонно-размеренный старомодный выговор уроженца Новой Англии придавал словам странное звучание.
— Не угодно ли присесть, сударыня? Так лучше?
— Пойдет, — кивнула Гвин, опускаясь на краешек кресла.
С минуту или две ни один из них, казалось, не знал, что сказать. Даже прослушивания не заставляли ее так нервничать, как сейчас, сидя перед человеком, который не раз жаловался, что на него под старость лет навьючили ребенка, и который никогда не одобрял ее устремлений. Бывали времена, когда одно только приглашение на разговор в эту гостиную вызывало у нее безумный страх. Нет, конечно, Поппи ни разу ее и пальцем не тронул. Но то, что он не понимал ее, было гораздо хуже. Поскольку Гвин не могла переделать себя, ей было больно и обидно. Когда она была ребенком, эта обида заставляла ее бояться аудиенций у деда, когда она стала подростком, ее они уже просто злили.
А теперь, став взрослой, она испытывает грусть. И нервничает.
Щелкнувшее в печи полено заставило ее вздрогнуть; с другой стороны, потрескивание огня хоть немного смягчало неловкую тишину, царящую в комнате. Ангус сидел боком к окну, одним глазом косясь в старый цветной телевизор в противоположном углу, по которому шла какая-то игровая передача. Поначалу Гвин казалось, что он не обращает на нее никакого внимания. Она была уже готова обидеться, но потом до нее дошло, что, возможно, дед смущен не меньше, чем она.
Бобо, золотистый нечистокровный ретривер, подарок Алека на Рождество, когда ей было четырнадцать лет, бочком подобрался к ней и положил голову на колени. Две другие собаки, черный Лабрадор и гончая, которые появились здесь лет пять назад, не собирались покидать свои теплые места у огня. Гвин не винила их за это.
