Во время приема ни греки, ни представители нашего Судоимпорта так и не заподозрили, что они пьют не Столичную водку, а напиток местного, судового, розлива. Пили с удовольствием и отмечали на всех языках: Хорошая водка. Мы с ними соглашались - продукт получился удачный.
Употребление алкоголя в избытке не является какой-то привилегией русской нации. Этот порок международный. Я видел очень пьющих греков, а об ирландцах у меня сложилось впечатление, что без стакана они на работу не выходят. В Ирландии, например, нас со штурманом перепил мирный ирландский бизнесмен, наш ровесник. Про финнов я просто не говорю - там пьют, по-моему, даже дети.
Грустные воспоминания о том, как талант великого человека сгубило пьянство, я своими ушами слышал на Кубе от старого седого лоцмана, который заводил нашу «Аджарию» в кубинский порт Сьен-Фуэгос. Его помощник командира Серега Барсов утащил к себе в каюту, чтобы традиционно, после заводки судна, угостить рюмочкой водки и поговорить за жизнь. Старенький, лет семидесяти, седой пайлот, раскис от рюмки-другой и вдруг стал рассказывать о том, как еще совсем юным помощником лоцмана заводил яхту Хемингуэя, когда тот давал радио с моря и просил завести его посудину. В этот момент Серега позвал меня по телефону к себе в каюту, сказав, что я не пожалею. И мы вдвоем, затаив дыхание, слушали страницу биографии Великого Человека, рассказанную очевидцем. Оказывается, Хемингуэй вызывал лоцмана вовсе не потому, что он не знал тонкостей проводки и местных мелей, а просто потому, что он был банально пьян, как это ни грустно. Лоцман вспоминал, что много раз заводил великого писателя, и всего раз или два видел его трезвым. Мы стали подливать в лоцманскую рюмку и расспрашивать о подробностях. Он старался, как мог, ответить. Рассказал, что Хемингуэй пьяным песни не пел, не буянил, не веселился. Сидел мрачным в кресле в рубке и молчал. Когда пришвартовывались, писатель расплачивался с помощником лоцмана, благодарил, и оставался ночевать на своей яхте. Он был очень несчастный, всегда невеселый. Никогда не видел, чтобы он смеялся. Улыбался тоже редко. Грустно улыбался. Было очень жалко. Слова лоцмана звучали лаконично. В глазах даже блеснула слеза, когда он сказал, что великий писатель всегда был на яхте один. Ни друзей, ни женщин. Говорит, что когда узнал о том, что Хемингуэй застрелился, даже поплакал и выпил за помин души великого человека.
Грустный получился рассказ. И в то же время было ощущение, что ты прикоснулся к самой Истории. Приходит удивительное чувство, когда Бог дозволяет тебе быть причастным.
