– И у нас, наверно, лучше учительницы не было, – сказала Инесса.
– Вот ты, Гриша, утверждаешь, – вернулась к спору Дюймовочка, – что человек не зависит от себя...
– Я совсем не это утверждаю.
– Нет, ты погоди. Вот погляди, наш класс. Чего нам только в жизни не досталось. Кому фронт, кому блокада. Я про себя не говорю.
– Почему – не про себя? – возразила Лилька. – Тебе тоже досталось дай Бог.
– Я не об этом. Я – кто? Домашняя хозяйка. Никто.
– Трех сынов вырастила – и никто? Ничего себе времечко наступило.
– А ты – двоих, а при этом еще врач, тебя не только в твоей больнице, тебя многие в Ленинграде знают. – И повернулась к Инессе: – Очень многие, я часто слышу, хотят именно к ней, в ее отделение попасть.
– Ну ладно, так что ты хочешь этим сказать? – нетерпеливо перебила Лилька.
– А то, что какое ни было время, а все у нас стали людьми. После войны долго ведь еще и холодно и голодно было, а учились, наверстывали. Клава Семина да я – только мы и не учились. Ну, Клава больная была, а я...
– Про меня – забыла? – это Нина Озолина.
Да, Нина Озолина, одна из самых лучших учениц в классе, – без образования. Дюймовочка – та, как только школу кончила, сразу же вышла замуж и быстро родила сына. Потом – еще двоих. Сидит сейчас – большая, толстая, домовитая, с красивым лицом мадонны – богиня-покровительница материнства и домашнего очага... А Нина?..
Инесса сегодня Нину не сразу узнала. Не потому, однако, что годы тронули ее больше, чем других. Скорей, даже меньше. Но она стала совсем непохожей на себя прежнюю. Была как гимназисточка – в те огрублявшие девчонок годы, когда самое важное, чуть не дело чести – мерещилось – было не отстать от мальчишек ни в нем, – такие девочки-гимназисточки или тургеневские девушки были редким исключением. Все – стриженые, а у Нины – две толстые коротенькие косы; полузаплетенные, они спиралями вьющихся концов растекались по груди. Все – шумные, она – сдержанная, немножко скрытная. Однажды на школьном маскараде оделась Татьяной Лариной, и все решили, что Пушкин, скорей всего, свою Татьяну должен был именно такой представлять... Сегодня явилась: взбитая стрижка красновато-рыжих волос, в ушах длинные серьги – два янтарика, как две падающие капли свежего меда; подмазанные глаза; юбка – ни на сантиметр не длиннее, чем прилично носить женщине ее возраста, – не вызывающе и стройные ноги на виду. Деревенская Таня Ларина и та меньше, наверно, преобразилась, ставши петербургской дамой света.
