Откуда-то послышались выкрики:
— Слава ромейскому оружию! Да здравствует Рим!
Но толпа угрюмо молчала. Антиохийцы помнили, что сирийцев вооружил по-римски Антиох, которого, в отличие от других носителей этого имени, в народе называли Пьяницей. Сама же затея принадлежала Лисе, как называли в народе Лисия. И если кончилась эра Антиохов — отца и сына — и началась эра Деметрия, зачем сохранять ромейское оружие, принесшее столько бед? Швырнуть бы его в Оронт вслед за Лисием!
Сирийский легион сменился отрядом мизийцев. Головы в черных кожаных шлемах. В правой руке — копье с треугольным наконечником, в левой — квадратный щит. За мизийцами двигался не меньший по численности отряд киликийцев — все в остроконечных шлемах и шерстяных хитонах цвета любимого ими моря.
Оживление вызвало появление македонских наемников. Они шли по шестеро боевой линией, выставив щетину сарисс[67]. У первого отряда были начищенные до блеска медные щиты. У остальных — серебряные. Пехоту сменила конница: гетайры[68] на белых нисейских конях, в золотой сбруе, с копьями к земле.
Затем началось нечто невообразимое. Вперед вышли юноши в длинных одеяниях с золотыми сосудами в руках. Они по данному кем-то сигналу их опрокинули, и тотчас распространился божественный аромат смешавшихся в воздухе кинамона, финегрена, амирака и шафрана.
Не успел он улетучиться, как появились носильщики. На богато разукрашенных носилках с золотыми и серебряными ножками в разнообразных позах возлежали совсем юные, молодые, немолодые, пожилые и совсем старые женщины. Это были жены Антиоха Пьяницы, доставшиеся красавцу Деметрию.
Сразу вслед за царским гаремом народу показали двух обросших волосами людей в железных ошейниках и кандалах. Находившиеся в толпе апамейцы узнали в одном из несчастных своего земляка, который первым прыгнул на ромейского посла. Второй, с безумными глазами, был известен едва ли не всем антиохийцам. Этот бродячий философ Исократ прибыл в столицу из Коринфа через несколько дней после происшествия в Апамее. Собирая огромные толпы, он употребил всю силу своего красноречия, доказывая, что Гней Октавий убит по праву и так же следует поступить с другим послом, а ромейский корабль должен быть сожжен, как сирийские корабли.
Поравнявшись с помостом, философ протянул к Деметрию руки в оковах и завопил:
— За что ты меня выдаешь ромеям, Деметрий? Я — чужеземец, и руки мои чисты, а твои запятнаны кровью брата. Будь проклят, убийца!
