Песня, которую Эрскин пел или, скорее,
напевал, всегда была одна и та же. Вот такая:
?
Возможно, если бы Уотт заговорил с Эрскином, Эрскин в ответ заговорил бы с Уоттом. Однако Уотт еще не настолько далеко зашел.
Поначалу внимание Уотта обостренно воспринимало все происходившее вокруг. В пределах слышимости не прозвучало ни звука, который он не расслышал бы и, в случае необходимости, не подверг бы изучению, а кроме того, он в оба глаза следил за тем, что творилось вблизи и вдали, появлялось и пропадало, замирало и шевелилось, озарялось и погружалось во тьму, росло и чахло, и зачастую улавливал природу подвергавшегося изменению предмета и даже непосредственную причину изменения. Тысячам ароматов, что оставляет за собой время, Уотт тоже уделял пристальнейшее внимание. А еще он обзавелся портативной плевательницей.
Это постоянное напряжение некоторых своих самых выдающихся способностей порядком выматывало Уотта. А результаты в целом были весьма скудными. Однако поначалу у него не было выбора.
Одной из первых вещей, которые Уотт выяснил таким образом, было то, что мистер Нотт порой поднимался поздно, а укладывался рано, а порой поднимался очень поздно, а укладывался очень рано, а порой вовсе не поднимался и вовсе не укладывался, поскольку как может улечься тот, кто не поднялся? А заинтересовало Уотта то, что чем раньше мистер Нотт поднимался, тем позднее укладывался, а чем позднее поднимался, тем раньше укладывался. Но между часом подъема и часом укладывания не существовало, казалось, никакой устойчивой связи, либо же она была столь трудна для понимания, что ее не существовало для Уотта. Долгое время это было источником удивления для Уотта, поскольку он сказал: Вот, казалось бы, некто, с одной стороны, не склонный менять свое состояние, но, с другой, он ждет не дождется, когда это произойдет. Поскольку в понедельник, вторник и пятницу он поднимался в одиннадцать, а укладывался в семь, а в среду и субботу поднимался в девять, а укладывался в восемь, а в воскресенье вовсе не поднимался и вовсе не укладывался. Но потом Уотт сообразил, что между мистером Ноттом поднявшимся и мистером Ноттом улегшимся выбирать, как говорится, было нечего. Поскольку его подъем не был переходом от сна к бодрствованию, а укладывание — переходом от бодрствования ко сну, нет, они были переходами от и к, к и от состояния, не бывшего ни сном, ни бодрствованием, ни бодрствованием, ни сном. Даже мистер Нотт вряд ли мог пребывать день и ночь в одном состоянии.
