Командир поворачивается к Голованову.
— Пойдите подмените сигнальщика. А когда он поднимется сюда, пляшите, да погромче. Но и за горизонтом не забывайте поглядывать.
— Есть!
Голованов спускается на сигнальный мостик.
Вскоре оттуда поднимается в рубку матрос Воронин. Лицо и руки у него посинели, зуб едва попадает на зуб, когда он докладывает:
— Товарищ командир, матрос Воронин по вашему приказанию прибыл.
— Как там, на сигнальном, холодновато?
— Есть маленько. Но терпеть можно.
В это время снизу раздается топот. Голованов лихо отбивает чечетку.
Воронин удивленно смотрит вниз, потом вытягивается в стойку «смирно»:
— Виноват, товарищ командир! Я все понял.
— Вот и хорошо. А теперь сбегайте за тулупом, наденьте его и продолжайте службу.
— Есть продолжать службу! — радостно отзывается Воронин, четко поворачивается через левое плечо кругом, но, не удержав равновесия, шарахается в сторону.
Набегает большая волна, корабль, кренясь на правый борт, медленно взбирается на нее и вдруг стремительно падает вниз. Все мои внутренности подступают к горлу, я чувствую, что сейчас из меня вылезут все потроха. Зажимаю рот ладонью и выскакиваю на крыло мостика.
Я стою спиной к тем, кто находится в посту, но мне кажется, что все сейчас смотрят только на меня и посмеиваются. Хочется удрать отсюда подальше, забиться куда-нибудь в глухой темный угол. Но надо возвращаться в пост. Это сейчас для меня все равно что идти на эшафот. Но идти надо. Медленно оборачиваюсь и окидываю взглядом пост. На меня никто не обращает внимания. Или притворяются? Жалеют? А я не люблю жалости, считаю, что жалостью можно только унизить человека.
Опустив очи долу, выдавливаю из себя:
— Извините, товарищ командир.
Командир корабля непонимающе смотрит на меня. Наконец догадывается:
— Ах, это! Не обращайте внимания. Обычное житейское дело. Я когда первый раз в море выходил, так еще в гавани «траванул». При полном штиле, от страха.
Я не верю, полагая, что командир просто наговаривает на себя, чтобы подбодрить меня. А он продолжает:
— И потом еще долго привыкал. Уже офицером был, когда неподалеку отсюда дань Нептуну отдал. Да ты помнишь, Василий Петрович, — призвал он в свидетели Холмагорова.
— А я тогда думал, что вообще концы отдам, — подтвердил Холмагоров. — Знатный в ту пору штормяга трепал нас.
— Я тоже с полгода привыкнуть не мог, — сообщил и Охрименков, вынул из кармана воблу и, оглянувшись, незаметно сунул ее мне. — Вот, пососите, помогает.
