Прошлым летом ее однажды разбудил печальный голос какого-то популярного певца, исполнявшего по радио перед краткой проповедью Нормана Винсента Пила церковный гимн «Нас счастье ждет на небесах». «Мы встретимся на этом прекрасном берегу…» Она снова заснула. И во сне услышала от незнакомца, что «прекрасный берег» — это Райтсвилл-Бич в Северной Каролине, где они всей семьей — с Беком и детьми — один раз провели летние каникулы. По приезде они, переодевшись в купальные костюмы, сразу же отправились на пляж. Бек был очень хорош собой, да и сама она чувствовала себя весьма и весьма привлекательной; дети были еще совсем маленькие — миловидные возбужденные мордашки, пухлые тельца. Ее поразила жизнерадостность всей семьи. Она протянула руки навстречу детям и — проснулась. Потом, говоря с Коди по телефону, она рассказала о своем сне. Как, мол, было бы хорошо, если б рай был городком Райтсвилл-Бич. И на том свете, на небесах, открыв глаза, они бы снова встретились на теплом, залитом солнцем песке, молодые, счастливые, как прежде, среди набегающих на берег давних волн. Но ее слова ничуть не растрогали Коди. Только и всего? — спросил он. И это она считает раем? Райтсвилл-Бич. Насколько ему помнится, именно там она целых две недели изводила их вопросом: выключила ли она дома электрическую плиту. Она хочет знать, что думает он по этому поводу? Неужели она полагает, что он останется ребенком на всю жизнь?
— Да что ты, Коди, просто я хотела…
Что-то с ним было неладно. Что-то было неладно со всеми ее детьми. Они так огорчали ее — все трое красивые, обаятельные, но какие-то неродные, противоестественно отчужденные, и она никак не могла понять — почему. Ей казалось, что жизнь каждого из них отмечена каким-то пороком. Коди подвержен вспышкам безрассудного гнева. Дженни — сама неуравновешенность. Эзра так и не развил своих способностей (он стал владельцем ресторана на Сент-Пол-стрит — совсем не то, чего она от него ожидала). Она задумывалась, не винят ли дети в чем-нибудь ее. В тесном семейном кругу (с женами и отпрысками, навсегда чужими друг другу) они вспоминали только о бедности и одиночестве — об игрушках, которые были ей не по карману, о вечеринках, на которые их не приглашали. В особенности Коди; он постоянно твердил о ее вспыльчивости по отношению к детям, и тогда перед ней возникали изумленные детские лица — такие грустные, что она сама с трудом узнавала их. По совести говоря, думала она, пора бы за давностью простить ей все прегрешения. Ведь он уже взрослый и не вправе требовать с нее ответа за то, что было в прошлом.
