При этом она не переставала думать о Барбозе, предвкушая мгновение, когда она увидит его, услышит его нежный и радостный голос, желающий ей доброго утра, пожмет ему руку и ощутит его теплое прикосновение.
Барбоза был уже немолод, спать подолгу ему не хотелось – достаточно было нескольких часов.
Он лег, решил почитать, но тщетно. Образ Лениты вставал между ним и раскрытой страницей. Он видел ее подле себя, самозабвенно созерцал ее в полубреду, говорил с нею громким, отчаявшимся голосом, откладывал книгу или газету, потягивался всем телом, переворачивался с боку на бок, засыпал, потом просыпался, чиркал спичкой, смотрел на часы, убеждался, что еще глубокая ночь, снова засыпал, снова пробуждался – и так до самого рассвета, пока не пришла пора вставать.
«Что же такое со мной творится?» – думал он. Восхищение талантами девушки, бесспорно превосходящими женскую натуру? Возможно. Но в Париже он долго работал с мадам Брюне, блистательно переводившей сочинений Гексли. С нею он анатомировал сотни трупов, с нею углублял свои познания в эмбриологии, уважал ее, восхищался ею, но никогда не чувствовал с ней того, что чувствовал рядом с Ленитой. Хотя некрасивой мадам Брюне тоже не назовешь – скорее, даже наоборот. Нет, это не было простым восхищением. А чем же, черт побери? Истинной любовью, имеющей целью соитие, это тоже не было – рядом с Ленитой он не ощущал ни малейшего вожделения, ни искры похоти. Когда-то ему суждено было пережить страсть, приведшую к нелепейшему браку,– но это все в прошлом. Он разошелся с женщиной, чей гений не давал ему спокойно жить. В определенном смысле он был довольно целомудренным человеком – к соитию стремился лишь тогда, когда ощущал, что неумолимая физиологическая потребность мужского организма грозит его здоровью. Этому он придавал не больше значения, чем отправлению любой другой органической функции. Так что же он чувствовал к Лените? Дружбой в истинном смысле слова, как у мужчины с мужчиной или женщины с женщиной, это не было – дружбы между людьми разных полов не бывает, если только они не перестали ощущать себя мужчинами и женщинами. Может быть, это идеальная, романтическая, платоническая любовь? Наверняка. Господи Боже, ведь это же курам на смех! Сентиментальные излияния в сорок лет, когда умственное развитие уже не допускает фантазий, когда борьба за существование умерщвляет иллюзии?
Все дело в том, что ему было невмоготу находиться вдали от этой девушки. Только возле нее он жил, мыслил, трудился и ощущал себя мужчиной. Он был в плену, он был повержен.
