Дж. Б. Кейбелл. «Юрген»
Разбудили меня не дикие утренние крики бандитов, не исступленное пение утренних птах и даже не идиотское ржание бродившего где-то неподалеку Пахтана вкупе с ответными ласковыми переливами «И-о-го-го» с другой стороны. Я проснулся от сотрясающих все тело урчащих звуков желудка, требующего хоть чего-нибудь вовнутрь. Эти пронзительные, начинающиеся на низкой ноте, проходящие через высокий пик и возвращающиеся к прежнему аккорду рулады отдавались во всех костях моего скелета, входили в резонанс с сухожилиями и заставляли вибрировать кончики пальцев. Единственная проблема, на которой сосредоточился мозг — как бы избавиться от сиих безусловно показательных для конкурса голодающих эмоциональных излияний пищеварительного тракта.
Я поднялся и тронулся к кострищу. На давно остывших углях стыл доброй памяти котелок с каким-то буро-неразборчивым содержимым. Вскользь подумав об исключительной гастрономической неприхотливости персонажей моих безумных фантазий, я принялся с урчанием и сопением жадно поглощать малосъедобное месиво.
Только когда показалось дно, желудок прекратил выражать свое отношение к жизни вообще и ко мне в частности. И тогда я услышал вопли бандитов. Это были восторженные крики, предваряющие нечто нехорошее, приготовляемое совершающими их людьми. Насторожившись, я послушал окрестности и с некоторым удивлением отметил, что равнодушно-тоскливо-безнадежное ржание Пахтана доносится совсем с другой стороны леса. Следовало выяснить, в чем причина детских радостей разбойников, если это не свежевание коня.
После хорошего высыпа и обильной, хотя и непонятной, пищи я как-то вдруг почувствовал себя вполне здоровым. Седалищная часть переболела после позавчерашних испытаний, мозоли рассосались, похмелье прошло — мир снова сиял свежими красками… и орал чокнутыми обитателями. Я двинулся в сторону импровизированного карнавала для отдельно взятой шайки бесчинствующих бродяг.
Первое, что я увидел, выйдя на небольшую красивую поляну, были широкие спины бандитов, занимающихся исключительно интересной игрой, напоминавшей игру в мяч. Отличием было то, что в качестве мяча служила женщина, точнее, девица. Как я сумел разглядеть, она оказалась довольно мила собой, голубоглаза, стройна, тонка, неплохо сложена и гибка, но вряд ли могла выстоять против дюжины озлобленных, истерзанных жизнью и согражданами мужиков. Мне на секунду представилось, что с ней станет через час таких игр, и мир показался не таким уж радужным. Не менее горько было осознавать, что замшелые мозги мои, получается, далеко не так добродетельны, как я хотя бы смел надеяться.
