Оба сидели на кухне, как вдруг Джейн положила овощ, который как раз чистила:
— Я уже думала, они не наступят… Представь, какая история!.. Наконец-то, вчера начались, с трехдневным опозданием. Обычно у меня никогда не бывает задержек, никогда…
— Вот видишь… Зря боялась.
— Слава Богу.
В тишине тикал будильник. Она вновь принялась чистить овощ, а Сеймур курил, глядя на волосы Джейн — каштановые волны, прямой пробор цвета кости, голубая пластмассовая скобка.
— Стерилет — это ведь надежное средство?.. А… если бы это когда-нибудь все же произошло, что бы ты сделал?..
Он потушил окурок в пепельнице, снял очки и начал их протирать:
— Ну… есть «Центр Маргарет Сейнджер».[15]
— Что?!.. Кошмар!.. Никогда не проси меня об этом!
Никогда!
— Чего же ты хочешь?.. Я не вижу другого выхода. К тому же случай, к счастью, не представился, так зачем портить себе кровь?
— Ты ведь холост?
— Ну и что?
— Ну и что?.. А то, что в случае беременности мужчины «заглаживают вину», как выражались наши дедушки и бабушки… Ты этого не знал?..
— Знал, но никогда не думал о женитьбе.
Он чуть не добавил: «Во всяком случае — на ипотеке семейного бремени… Во всяком случае, на тебе… И потом, я никогда не расстанусь с мамулей! Никогда!»
— Но у тебя же есть сожительница! Это все равно что быть женатым… хотя, конечно, ты ничем не связан…
— Я запрещаю тебе говорить в таком тоне!
Он встал, опрокинув стул. Впервые в жизни Сеймур вспылил и стыдился этого.
— Я говорю, как хочу… Мне все ясно.
— Мне тоже все ясно… Мне ясно, что ты ищешь себе мужа, вот что мне ясно!
— Идиотизм!.. Если бы я вышла замуж, родители Чарльза перестали бы мне помогать и платили бы только за детей. А с тобой я бы наверняка потеряла на курсе при обмене. Ясно ему!..
— Тогда пусть твой добрый отец-иезуит возьмет тебя под свое крылышко, чтобы ты наконец перестала жить во грехе!..
— Замолчи! Я запрещаю тебе говорить о моей религии!
— Ты ничего не можешь мне запретить — ничего!
— Ах так, тогда убирайся!.. Вон отсюда!.. Проваливай!..
— Я не глухой, не надо повторять по два раза.
Развернувшись, он на ходу схватил плащ и вышел. Сеймур снова взял себя в руки и не хлопнул дверью, успокоился и ощутил, наконец, свободу, ведь с Эмили его связывала не цепь, а пуповина — утешающее тепло. Сеймур был счастлив: он доказал себе все, что хотел, но потерпел поражение. Теперь он считал это приметой вновь обретенного детства. У него не было никаких угрызений совести: иные божества просто невозможно оскорбить.
