Гриша сделал шаг, второй. Остановился, прислушался. Будто бы никто не видел, как он оторвался от арб. «Ой, хотя бы сердце от перенапряжения не выскочило из груди!..» Гриша кинулся в орешник, как пловец в речку, с закрытыми глазами. И тут же ощутил, будто искры вспыхнули в голове, вспыхнули и погасли. Вместо них появилась нестерпимая боль. Вскоре и она исчезла, всё исчезло. Словно вовсе не стало Гриши на земле…
Придя в себя, Гриша нащупал шишку на голове, что-то липкое и горячее. Кровь?.. И скорее почувствовал, чем увидел перед собой перекошенное гневом лицо рыжего толстяка. «Это он меня палкой ударил, — понял Гриша. — Следил за мной, видать… Ну, пускай! Пускай я пойду к гроссфатерам, но и вы не выберетесь отсюда… А где же Ганс?» — мелькнула мысль. Он посмотрел вокруг и заметил невдалеке невыразительную фигуру. «Вон оно что! Толстяк нарочно приставил к нему Ганса!.. Чтобы проверку сделать своему солдату, да и проводнику заодно…»
— Замьорз? — дохнул шнапсом Курт. Он нагнулся, схватил Гришу за воротник курточки и, кряхтя, поставил на ноги. Гауптман свесился с коня, ткнул Грише в лицо два пальца, чуть не выколов ему глаз.
— Цванциг минутен!
В груди стало холодно и словно пусто. Гриша закрыл глаза и представил себя мёртвым. Лежит он на лавке, бабушка сложила вместе его жёлтые, словно воск, руки, опустила веки… А мать бьётся в его ногах, умоляет встать, голосит: «Ой, на кого же ты нас покинул, Гришенька мой дорогой, мой золотой сыночек!.. Ой, кету ж у нас отца, да и ты ушёл от нас. Ой, да рано же ты нас покинул, ой, на кого же ты нас оставил? Ой, с какой же дороги тебя ждать, ой, с какой же дороги тебя выглядать? Поднимись хоть на минутку да скажи нам хоть одно словечко. Защебечи нам, как ты ещё вчера щебетал, точно райская пташечка… Ой, на кого же ты нас…»
— Форвертс! — толкнул рыжий. Гриша вздрогнул, открыл глаза и поплёлся в темень, чувствуя на своей шее тяжёлое, учащённое дыхание.
Теперь о побеге нечего было и думать. Курт не спускал глаз с проводника. То и дело касался палкой худенькой спины.
— Вперьод! — подгонял. — Шнель! Шнель!
Немцы спешат. Скоро рассвет. А на востоке то и дело вспыхивают ракеты и усиливается глухое урчание моторов. «Прорвались ли наши или торопятся домой такие же, как эти, в свой фатерлянд?» — думал-гадал Гриша.
Гауптман иногда останавливал колонну, свирепо ругал солдат, уже не очень придерживающихся тишины, прислушивался к далёкому гулу. Потом резко, как кнутом, подхлёстывал автоматчиков:
