Колонна затопала по мокрой скользкой дороге. Солдаты двигались тихо. Был суровый капитанов приказ: не разговаривать!
Гриша шёл впереди. Шумели над ним родные сосны, высокие, стройные, будто шептались между собой, советовались и просили мальчишку завести непрошеных гостей в тёмные чащи, недра лесные, в такую глухомань, откуда возврата нет. И Гриша вёл, поглядывая в длинные коридоры между рядами сосен — не видно ли там парней из отряда Антона Степановича, — хотя хорошо знал — не встретится Яремченко, потому что пошли его «братцы» навстречу радостному грому наших пушек и «катюш». Митька шепнул ему на ухо, а Митьке — брат Сашко. Там у них задумана большая операция вместе с нашими войсками. А какая операция, Митька не сказал, потому что и сам не знал.
Э-эх, был бы поблизости Антон Степанович!.. О, тогда бы другое дело, тогда бы Гриша подвёл непрошеных гостей к партизанскому лагерю, подал сигнал и лес стал бы ловушкой для этих зелёных гадов…
Но партизан нет поблизости… Тогда куда же он ведёт грязно-зелёную колонну? Ведёт убийц отца, Ольги Васильевны, ведёт тех, кто поджёг их хату, соседскую… Что он делает? Мальчишку кинуло в жар. Может, всё-таки не стоило выскакивать там, на Ревнище? Может, надо было пересидеть в ледяной воде?.. Фашисты попугали бы бабушку и пошли… Не-ет, теперь они не пугают!.. Сам видел… Они перебрели бы речку, нашли лагерь таранивский и… Прощай, мама, прощай, Петька, дед Денис, все прощайте…
Вспомнив маму, неподвижную бабушку на возу, маленького и беспомощного Петьку, Гриша зашагал ещё энергичнее. «Надо отвести фашистов подальше от Ревнища…» Рыжий толстяк едва успевал за ним, сопел и что-то недовольно бубнил по-своему.
Кони-битюги тащили, напрягаясь, здоровенные арбы, нагруженные всяким добром: хрюкали свиньи, испуганно квохтали куры…
Незаметно начало темнеть. Маленький проводник облегчено вздохнул: далеко уже фашисты от таранивского лагеря. Теперь можно и не торопиться. Но вдруг Гриша остановился от неожиданной мысли: далеко от Ревнища, зато близко от Старого Хутора… И мальчишке стало жарко в вечернем холодном лесу. Он видел Олю-пионервожатую, улыбку её, ласковую и укоряющую. А рядом из темноты светились глаза Петра Сидоровича. И губы его, кровью запёкшиеся, шептали: «Бей гадов!.. Бей!..» А он, Гриша, выводит фашистов из окружения…
Гриша встрепенулся, побледнел. Какой позор!.. Что он наделал?.. Надо бежать. Немедленно! Вот он сейчас попросит разрешения вытащить занозу из ноги, немного отойдёт от дороги и шмыгнёт в кусты. Не найдут его, лес большой, и не подстрелят, ведь стемнело уже.
