Вон один из них даже губную гармошку вынул и давай наяривать какую-то песенку, а остальные притопывают ногами. И горланят, поют то есть.
— Слышишь, Гриша? — дёргает за рукав Митька.
Гриша прислушался и удивлённо раскрыл глаза.
Немцы нашу песню наяривают: «Волга, Волга, мать родная, Волга матушка-река». Лишь слова не наши выкрикивают: «Вольга, Вольга, мутер Вольга, Вольга, мутер флюс». Вот чудеса!
— Гляди, Приймак, — толкнул Митька Гришу.
Действительно, перед немцем, играющим на губной гармошке, откуда ни возьмись появился Поликарп Налыгач. Он стоял без картуза, лысый, согнутый в три погибели, с хлебом-солью в руках.
Не переставая играть, немец кивнул на длинноногого офицера в высокой фуражке с кокардой: мол, вон начальство.
Налыгач заторопился с хлебом-солью к офицеру. Тот стоял неестественно прямо в очках с золотой оправой. Поликарп поклонился, что-то пробормотал о славном воинстве гитлеровском, подал хлеб-соль.
— Гут, гут, — закивал длинноногий офицер.
К Поликарпу вразвалку подошёл толстый розовощёкий немец с повязкой на рукаве. Что-то показал на пальцах.
— Не понял, — растерянно развёл руками Приймак.
— Шпрехст ду дойч? [1]
— Вижу, спрашиваешь ты у меня что-то. А что спрашиваешь — не понял.
— Ферштейст ду? [2]
— Обратно ж не понял, — затоптался на месте Налыгач, не зная, что и предпринять.
Немец с повязкой смешно скривил свою толстую рожу, отчего она сразу стала похожей на свиную, и захрюкал.
— А-а-а, — весело закивал Налыгач, — понял! Разхверштегал. Паны воины сала хотят?
— Я, я… Зала…
В это самое время на улицу невесть откуда выскочил подсвинок.
— А вон сало побежало, — ткнул пальцем Налыгач. — Пуляй!
Розовощёкий немец поднял автомат и полосонул по улице. Подсвинок, даже не взвизгнув, упал. Двое солдат побежали к подсвинку, приволокли его и с размаху швырнули в кузов грузовика.
Мальчишки из-за плетня видели, как длинноногий офицер вглядывался долго и сосредоточенно в памятник Ленину, стоявший перед клубом. Хлопал по своему блестящему сапогу чёрной тросточкой, потом что-то приказал солдатам.
Солдаты кинулись к памятнику.
— Чего им надо? — встревоженно спросил Гриша.
— Откуда я знаю? — нахмурился Митька.
Подножие памятника утопало в ярких осенних сальвиях, нежных левкоях. Эти цветы они, пионеры, сажали с Ольгой Васильевной. Осень уже, а цветы огнём горят, даже глазам больно.
Появилась верёвка. Один из немцев обмотал ею памятник.
Гришино сердце громко заколотилось. Он смотрел и глазам своим не верил. Что фашист делает?
