— Я бы мог просто списать его доносы в архив. Но его папенька-князь, он же генерал-лейтенант Николай Николаевич Оболенский, 1-й Гвардейской пехотной дивизией командует и к государю вхож. Сообщил бы. Поездка поручика Владимира Оболенского задумана была как шажок в его карьере, ему сказано было — тихо следить и шума не делать. Решил значение свое показать, недоросль.
— Я как дворянин имею право просить личной аудиенции у его императорского величества. Могу все сам объяснить.
— Полноте, не стоит. У вас заступники появились поважнее Оболенских — германский кайзер и французский военный министр. Они государю нашему писать изволили, что вашими полетами впечатлены, просят продать аппараты и обучить их летчиков.
— И что император?
— Будет его воля — узнаете. А пока сидите в Гатчине. Да, по поводу кредита на двухместный аппарат — отказано. Но можете готовить подрядные документы на продажу шести машин пятой серии. Только, голубчик, оплата в следующем году, в этом казенные расходы давно расписаны. И, слышал я, орлы Кованько снова один аппарат насмерть разбили?
— Увы, господин министр. Но, прошу прощенья за каламбур, не насмерть — летчик выжил. Второй аппарат тоже изношен, он уже раз десять бился и чинился. Мы пробуем модернизацию «четверки» — с более мощным мотором, двухместной кабиной и спаренным управлением курсанта и инструктора. Надеюсь, аварийность снизится.
— Дай-то бог. Пишите в контракт еще две учебных «четверки», лучше — двухместных. Я выгадаю нужное настроение и дам императору на утверждение. Извини, любезный Петр Андреич, сумма изрядная, сам я такой не распоряжаюсь. И так рискую, прыгая через голову великого князя.
Намек понял, подумал Самохвалов, выходя из арки Военного министерства. Надо попытать братца о технике вручения взятки министру. Размер интереса уточнить, дабы его в смету заложить, плавно размазав по комплектующим машины. Но каков Ванновский! И нашим, и вашим. Ябеду на авиаторов царю передал, прикрыв начальственный зад от происков Оболенских, и со мной умудрился другом себя показать.
Несмотря на трудности, финансовые дела «Садко» поправлялись. Европейский вояж принес прибыль. Джевецкий умудрился продать за безумные деньги «тройку» одному из знатных семейств — как же, первый в мире реально летающий аэроплан, если не считать экспериментальные логойские модели. Слава Богу, вписал в контракт запрет на полеты ради сохранности уникального экспоната и насверлил дырок в картере, исключив запуск двигателя. «Веришь ли, — сказал тогда Стефан Карлович. — Когда в графском зимнем саду аппарат собирали, на месте вечной стоянки, я увидел, как на правом борту из-под белил выступила фамилия Можайского. Будто Александр Федорович еще раз с нами простился».
