Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале | страница 78

. Единственное поэтическое сочинение в журнале, точно принадлежащее ей, — это перевод отрывка из поэмы Марка Лукана в двадцать шесть строк, основанный на французской версии Ж. де Бребёфа «La Pharsale de Lucain»^>[213]. Отрывок из Лукана больше всего привлек ее в работе Вольтера, поскольку он описывал гордый и смелый отказ Катона войти в храм Юпитера Амона, чтобы получить там благословение^>[214]. Вместо этого он высказывает пантеистическую идею о том, что настоящий храм Бога — это небо, земля и человеческое сердце, которое более всего любит истину. Счастье человека, следовательно, зависит не от пророчества или божественного вмешательства, но от самостоятельности и уверенности в своих силах.

Пока Дашкова предавалась ученым занятиям в Москве и в своей усадьбе, она размышляла о жизни: о поражении, нанесенном ей Орловыми, о недовольстве Екатерины, об ожидавшем ее будущем. Теперь, в тяжелое для нее время, было невозможно вернуть благосклонность императрицы, поскольку ее семья лишилась власти, а ее дядя не находится при дворе. Только Никита Панин, чье влияние также резко упало, мог помочь ей в будущем. Екатерина, которая, в общем-то, не любила братьев Паниных и не доверяла им, уважала интеллект Никиты Панина, называя его «энциклопедией». Она полагалась на его опыт в международной политике, например, в вопросе польского наследства, и в октябре 1763 года призвала Панина руководить иностранными делами России.

В конце концов Панин смог походатайствовать за Дашкову, и вследствие этого она осталась фрейлиной, что требовало присутствия при дворе. В конце 1763 года она вернулась в столицу. Согласно Бэкингемширу, Панин был влюблен в Дашкову, разговаривал с ней нежно и старался видеться с ней как можно чаще. Когда он узнал о ее приезде, то отказался от приглашения отобедать с британским послом, поспешив встретить ее: «Сюда прибыла княгиня Дашкофф; господин Панин, который обещал пообедать со мной в прошлый вторник, извинился, что не сможет, поскольку, как я позже узнал, хотел быть с ней; потребуется все его хладнокровие и авторитет, чтобы удержать ее деятельный дух в терпимом состоянии спокойствия, я жду с некоторым нетерпением, как ее примут при дворе»^>[215].

В ноябре Дашкова возвратилась в Петербург и поселилась в доме, который снимала в 1763–1764 годах. Он принадлежал Одару и стоял на Большой Конюшенной улице^>[216]. Пьемонтец по происхождению, Жан Доминик Жозеф Одар некоторое время находился под покровительством Михаила Воронцова, который устроил его на должность в Коммерц-коллегии. Хотя Дашкова и покровительствовала ему, она заявила, что Одар никогда не был ее агентом ни в каких заговорах против Екатерины вопреки тому, что написал Рюльер, и отвергла обвинение в сотрудничестве с ним