Зато никогда так много я не думал о Гульде. Ни днем, ни ночью она не отступала от меня, и не было конца упрекам, раскаяниям, которыми я себя казнил. Я сознался, что единственной причиной нашего разрыва был я, доставивший Гульде нестерпимое огорчение. Я дал себе слово уступать ей всегда и во всем, если она вернется. Я решил просить у нее прощенья. Я начал придумывать, писать и рвать телеграммы одну за другой, пока наконец не сочинил и не послал совершенно сумасшедшую, надеясь, что безумие поможет горю. Но я не получил ответа.
Наверно, мой вид вызывал сочувствие, так как под этим предлогом однажды ко мне пришел Шер. Он попытался говорить мужественные и утешительные слова, но понемногу раскис и сам потребовал утешений. Его история с Вильмой приняла нечаянный оборот: белокурая девица внезапно снизошла к его ухаживаниям.
— И это вас, конечно, очень обрадовало? — спросил я.
— Да, конечно. Но она хочет, чтобы я на ней женился.
— Ах, вон что: «но». Почему же вам это не нравится?
— Тот мерзавец, которого приняли за меня, он ушел от Вильмы. То есть просто пропал неизвестно куда. И вот теперь ей нужно выйти замуж.
— Понимаю, — сказал я, — вообще выйти замуж.
— Ну да, вообще.
— А тут как раз — вы, — сказал я.
— Да, как раз. Если вы будете отпираться, — заявила мне Вильма, — то ведь вам никто не поверит: все знают, что вы сидели за меня в лагере. Вас уличили в общении со мной. Остальное ясно…
Шер оборвал себя в нерешительности.
— И потом, она меня спрашивает: разве вы не объяснялись мне в любви?
— Что же вы ей ответили? — спросил я Шера.
Он замолчал, вглядываясь в меня, потирая руки, будто от озноба. Вдруг он улыбнулся блаженно:
— Как хотите, но ведь в лагере я страдал, правда, за нее, — пробормотал он.
Я подошел к нему, наклонился и сжал его руку. Он растерялся. Я сказал:
— Самое главное, Шер, — не изменяйте своему чувству. Больше я вам ничего не посоветую.
Я был убежден, что сам никогда не изменю своему чувству. В эти минуты разговора с Шером я все думал о Гульде, сравнивая ее с Вильмой, сравнивая со всеми женщинами, каких я знал, видя, что она несравнима. Что меня так беспощадно влекло к ней? Неужели раскаяние и стыд? После измены любовь к обманутой вспыхивает заново, — неужели это совесть требует отместки за урон, нанесенный ей неверностью? Отвечая самому себе, я сказал, что хочу скорее бросить гастроли и уехать.
— А бенефис, — воскликнул Шер, — наш бенефис!
— Слава не дает вам покоя, — сказал я.
