Материальный мир, о вредных воздействиях которого так много говорят человечеству, наверное, лишь затем, чтобы испортить ему жизнь, этот же материальный мир, когда у вас есть неистребимое здоровье и неограниченное богатство, никакого вреда не приносит. Можно наслаждаться его прелестями, впитывать их всем своим существом. Это ещё приятнее и легче, когда ваш разум не отягощён мыслями о дурацкой работе, о том, что вам нельзя есть вот того или другого, или просто о том, что мир — дерьмо. Он и впрямь был полным дерьмом, пока у меня не появилось всё.
Я позвонил Эрнесте — она поселилась в соседнем номере, и предложил пойти прогуляться.
Вас, наверное, интересует, где я прятал оставшиеся девять капсул? И возил ли я их с собой? Да, возил три штуки, а остальные шесть рассовал по надёжным местам. По одной в банковских ячейках Вены и Израиля, две в парижской квартире и одну в московской. Но три я возил всегда с собой. На тот случай, если вдруг мне захочется кому-то помочь или подарить капсулу. К тому же, когда шесть штук были разбросаны по миру, мне было как-то спокойнее иметь три при себе.
Итак, наступал венецианский вечер. Мы сидели в уютном кафе, глядя на огромный корабль, который проплывал мимо, и казалось, что этот корабль плывёт прямо по площади Сан-Марко.
В этот приезд Венеция показалась мне волшебным городом, то ли от того, что рядом была красивая и необычная женщина, то ли от того, что была зима, а она мне всегда почему-то казалась более романтичной, чем лето, то ли потому, что я стал совсем другим, а скорее всего всё это вместе взятое.
— Хорошо тут, да? — спросил я.
— Да, Макс, я люблю Венецию, люблю её потрясающую театральную декоративность, такие зимние итальянские вечера.
— Я тоже, Эрнеста. Многим больше нравится лето, а мне европейская зима и московская осень. Люблю московскую осень, в ней столько романтики.
— Так ты москвич, Макс? — в её глазах вспыхнуло любопытство, — никогда бы не подумала. Очень занятно. Так ты русский?
— Мама русская, отец еврей…
— Что?! Ты наполовину еврей?! — она даже привстала со стула.
— Потрясающе! — она глядела так, будто только что меня увидела.
— А что тут удивительного? — спросил я, думая о том, не встретилась ли мне антисемитка.
— Дело в том, что сначала я решила, что ты немец, но ты не знаешь немецкого. Потом, что ты швед или норвежец, — она засмеялась, — у тебя очень нордическая внешность. Мне совершенно всё равно, какая у тебя национальность, мне нравятся все, самое главное для меня, что ты это ты. И довольно об этом. Скажи мне лучше, мой милый Макс, тебе нравится жить? Нравится, когда всё доступно? — она ласково улыбнулась.
