И вот, лежу я, и захотелось мне сделать велл. Лежу и представляю Джуманазарский таз. Как живой его вижу, блестящий такой. Стоит под кроватью, смотрит на меня. Но я шелохнуться не могу. И рта раскрыть не могу, потому что знаю: как только рот раскрою, так сразу велл и сделаю.
Слышу, с другой кровати Серега кричит:
– Джуманияз!
Офицер из Азии поднимает голову и говорит:
– Я не Джуманияз, а Джуманазар.
Серега опять:
– Джуманияз, эй!
Офицер из Азии снова свое:
– Да Джуманазар я. А Джуманияза – такого вообще нет.
И тут Серега начал велл делать. И я тоже, будто бы не Яша я вовсе, а некий презерватив, который водой накачали, завязали да иголочкой ткнули. Джуманазар вскочил, вытащил таз наголо, как саблей блеснув, и стал между нами с тазом бегать: то Сереге таза даст, то мне.
Когда все кончилось, мы произвели разбор полетов. Джуманазар говорит:
– Мы как условились? Надо было сказать: Джуманазар! Таз! А ты сказал какой-то Джуманияз. А Джуманияза вообще никакого нет. Вот я тебе и не дал таза.
Я говорю:
– Понимаешь, Джуманазар. Все дело в том, что, по самому глубокому моему убеждению, Серега как раз и хотел сказать: Джуманазар! Таз! Но у него всё слилось в одно слово, так как волновался он, ибо хотел велл сделать. Блевать, то есть. Вот и получилось: Джуманияз. Верно, Серега?
Серега говорит:
– Канешна. Что ж тут думать. Так оно и было.
С тех пор мы с Серегой больше никогда не говорили, что хотим сделать велл. Мы стали говорить: Джуманияз. И других офицеров научили, и даже некоторых избранных солдат.
А Нина кричать мы их еще раньше научили. Вот и получалось, если кто нажрался и захотел блевать, он уже прямо так не говорил:
– Господа! Я нажрался и хочу блевать.
Более того, он даже и так не говорил, как мы его еще раньше научили:
– Друзья! Я разбухался и велл желаю сделать.
Он говорил:
– Нина! Джуманияз.
И все мы понимали, что он этим хочет сказать. Даже сам Джуманазар, офицер из Азии, тоже стал так говорить.
Так мы и жили тогда в Харькове, в офицерской общаге на Салтовке: Нина кричали да Джуманияза делали.
Как-то мы с Серегой попали в геологическую экспедицию и жили в некой избушке, которая вся скрипела и тряслась. Эта гнусная избушка скрипела, содрогалась и тряслась не только тогда, когда некто ходил, фачился или падал на пол, но и тогда, когда некто ставил на стол пустой, только что выпитый стакан.
И вот, однажды Серега в эту избушку ченчину привез. Он ее не просто так, а по очень важному делу привез.
