Повсюду, и в последнее время явственнее прежнего, общее настроение – то, что мы назвали бы сегодня общественным мнением – было в пользу нового учения, и даже в габсбургских землях, Австрии и Нидерландах, оно не искоренялось, а лишь временно поникало, подавляемое кровавыми мерами. Всякое средство, придуманное для его заглушения, до сих пор служило только ему на пользу. Промедлить еще, значило по губить навсегда церковное единство. Вместе с тем, государство превратилось бы в республику с князьями и свободными городами, и этому крушению церкви и империи было суждено свершиться именно во время правления его, Карла V, могущественнейшего из кесарей со времен Карла Великого!
Для него, Карла V, наступала пора вспомнить о его долге охранять Церковь. От этого зависело спасение его души. Он не мог сомневаться в этом потому, что евангелическое учение не произвело на него никакого впечатления. Он не мог понять самого законного и истинного в этом движении – его религиозной основы. Тот дух свободы, который оживляет христианство, был совершенно чужд его собственной тупой набожности, вращавшейся лишь в кругу усвоенной им церковной обрядности. Он излагал перед образом Богоматери, висевшим у него в кабинете, свои заботы и горести, и если политические условия ставили его во враждебные отношения к князю римскому, то его уважение к этому Христову наместнику – он верил и в это человеческое измышление, как и в прочие – от этого нисколько не уменьшалось. Карл рано начал стариться, потому что никогда не был молод. Глубоко расстроенное здоровье не позволяло ему заниматься активной деятельностью продолжительное время, и если бы он умер, оставив все в том положении, в котором оно находилось теперь, это значило бы, что жизнь он прожил зря.
Карл не принадлежал к тем деятельным натурам, которые находят удовлетворение в самой деятельности и во внешнем успехе. Его потребности были просты, в обхождении он был застенчив, сдержан, но он был императором – светским главой христианства. Это он сознавал, как и то, что именно немецкие князья-лютеране мешают ему быть этим кесарем в полном смысле слова.
Теперь он должен был рьяно приняться за дело, которое откладывал из года в год, выжидая благоприятного момента. Это благоприятное время наступило, но оно было и крайним сроком, потому что теперь, – и это производило, вероятно, наибольшее впечатление на Карла, – именно теперь, новшество поколебало и одного из высших немецких иерархов: Кёльнский курфюрст, архиепископ Герман фон Вид, был готов принять евангелическое учение.
