— Ну, — Стефан не знал, что сказать, ревность жгла его, как несварение; заморгал и повторил: — Я за кроватями.
— Я вам помогу, — Антуан положил моток на кресло, из-под пледа высунулась лапа и опять уронила на ковер, — вы один не дотащите.
— Ты вернешься? — спросила Гилти; кровати по-преж-нему стояли на кухне, возле окна; белые шторы как сугробы; на столе: две чашки, пирожные, кусок пирога с грибами и печенью — из «Счастливчика Джека»; «да» хотел ответить Стефан.
— Да, — ответил Антуан, — кстати, вы не ходили в мэрию? Я почту привез; там вам письмо…
Они несли кровати через город, опять наполнившийся туманом, как курениями — храм незнакомых богов; Стефан постоянно уставал, но Антуан ни разу не сказал ничего против; останавливались, отдыхали, под деревянными настилами-тротуарами чавкала вода — днем прошел дождь; странный это был город, его начало и конец земли: нет дорог, но уже есть фонари, стилизованные под старину, под Вену; нет порта, но есть маяк, который говорит, что он был; и дети — их привезли с собой, но они будто родились здесь — всё знают о море и видят во сне корабли…
— У вас с Гилти любовь? — не выдержал Стефан; кровать была тяжеленная, а над левым глазом зависала ножка с клеймом — крошечный маяк — сделано в Гель-Грине… Антуан улыбнулся — будто смешное место в фильме; крупнее Стефана на жизнь, как все в этом городе. — Что смешного?
— Не представляю человека, влюбленного в Гилти; я её знаю с пяти лет; мы с Расмусом же учились вместе, и я к ним часто приезжал на дни рождения и Рождество; она вечно мне под одеяло подбрасывала что-нибудь — фольгу или кактус; называла это — «постель с начинкой»; или в рождественский пудинг запекала фамильную драгоценность; все с ног собьются, полицию вызовут; а потом за столом кто-нибудь подавится сапфиром… — у Стефана словно в сердце открыли форточку, запустили свежесть; и он засмеялся, представив Гилти маленькой — совсем крошечной, прозрачной, в каких-нибудь пестрых гольфах, бантах; промелькнула — и думай: солнечный луч или показалось… — Она мне как сестра; как и Расмус — брат.
— А почему он её боится? — спросил Стефан; Антуан посмотрел на него удивленно; «католическая школа, — подумал юноша, — как это странно — узнавать, как жили другие; словно пролистывать незнакомые книги на полках».
— Боится? пожалуй, да; в свое время Гилти прибавила седины бабушке и деду; они с Расмусом без родителей росли; те погибли; умерли в один день; я их уже не застал; однажды, еще в школе, она сбежала с каким-то парнем, хиппи, по фамилии Рафаэль, и ни слуху ни духу о ней не было целых два года; только однажды позвонила ночью бабушке — я живая; и всё… — Антуан смотрел на море и словно искал там огонек — будто шел домой или ждал; а Стефан боялся дышать; смерть Капельки настигла его; он понял наконец, что она умерла; её нет и не будет больше, такой живой, такой светлой и сладкой, как теплые нектарины — нагрелись на солнечном прилавке… — Расмус вытащил её из какого-то городишки — она там официанткой работала, прислала открытку на Пасху; с тех пор за ней приглядывает, она называет его «иезуитом» — ну да, не самая красивая обязанность на свете… Пойдем, Стефан, мне тоже еще в мэрию нужно…
