Мокрые, они ввалились в мэрию; Лютеция подняла темные глаза от чертежа: «о бог мой», вытаращила, как в мультиках; поставила сразу чайник; вытащила из ящика стола гречишный мед; он пах, как она, — ночью, травой; Жан-Жюль разулся, поставил ноги в синих с Пиноккио носочках на батарею; закурил — суперлегкие; стал читать статью, медленно шевеля губами, словно заучивая наизусть; Стефан молча балдел — Жан-Жюль нравился ему, как вещь на витрине. «Хорошо», — и перекинул Лютеции через стол для уточнений; она почиркала термины карандашом, вынутым из-за уха; налила всем чаю и вернулась к работе. Так застал их Расмус, мокрый, заснеженный, волосы в сосульки: Стефан исправляет старательно, язык набок; Лютеция чертит; в черном свитере, волосы темные в пучок; элегантная, как роза; Жан-Жюль греется у батареи с сигаретой.
— Ничего себе! Я там в порту по уши в грязи, вытаскиваю чуть ли не зубами трактора из моря; думаю, где мэр — поддержать морально; где журналист — описать всё в пестрых красках; а они сидят у самой красивой девушки города в тепле и уюте, попивают чай, покуривают свои суперлегкие; паршивцы; я тоже хочу чаю! — и тоже скинул сапоги, высокие, тонкие, из черной кожи, скрипящие при ходьбе, как старая дверь; закатал штаны и поставил ноги на батарею, потеснив жан-жюлевские; его носки были совсем безумными — полосатые, черно-красно-желтые, под колено, почти гольфы, и вязаные; «бабушка с Антуаном присылает», — пояснил он, набивая трубку; Стефан представил себе бабушку Расмуса — такую же худую, с узким и выразительным лицом; с богатым прошлым; до сих пор красное нижнее белье — и сжал губы; смеяться хотелось, как в туалет. Но Лютецию произошедшее не шокировало ничуть; она налила чаю с бергамотом и медом в третью чашку — все они были из синего стекла — и вернулась к работе.
— Как дети? — начал светский разговор Расмус. — Не жалуются?
— На что?
— На воспитательницу…
Жан-Жюль опять прыснул в чашку; как чихнул; обрызгал себя и Стефана; извинился; видимо, шутка была для посвященных. Стефан опять почувствовал себя чужим; никому не нужным; странным и невысоким; он поставил свой чай на столик и сказал: «нет; я не разговаривал с ними никогда»; и стал смотреть в пол, деревянный, некрашеный, со следами грязных ботинок; кто здесь убирает? неужели стройная, как экзотичная статуэтка, Лютеция; набирает полное ведро воды, шлепает тряпку на швабру из этой же сосны…
— Ты что надулся, ван Марвес; я не хотел тебя обидеть; просто воспитательница в детском саду — моя младшая сестра; девочка с причудами; потому и спросил; а ты сразу в бутылек лезть, как сувенирный кораблик, — Расмус поставил свою чашку рядом, надел аккуратно сапоги; штаны он вправлял внутрь; оттого казалось, что сапоги и штаны — целое; длинные черные ноги, — спасибо, Лютеция; прости, что очередной раз вваливаемся к тебе, ведем себя как мужланы без высшего образования; а ты, обида, пойдешь со мной, на бульдозер посмотришь; и вообще — творческие планы на будущее…
