Но куда там: Мария доиграла пьесу, сколько помнила наизусть, и все прозвучало как обычно — неровно, с запинаниями и фальшивыми нотами. Потом встала с табурета и подняла сиденье — там внутри лежала стопка ветхих пожелтелых нот; да, сложные вещи, и на самом дне — тонкий альбом: собрание песен и мелодий в коричневом кожаном переплете с золотым тиснением, золотыми инициалами и годом: «С. Ч. П. 1860 г.». Кажется, к паре песен можно подступиться и с ее скромными данными. Она проиграла их без особого усердия, просто наслаждаясь широким мощным звуком инструмента.
Тут в вечернем сумраке комнаты, полном теней, что-то шевельнулось, она отвлеклась и взяла фальшивый аккорд. На ручке кресла сидел кот и наблюдал за ней.
— Не можем сосредоточиться, верно? Не отдаемся игре целиком? К тому же и таланта маловато, как я погляжу.
Скосив глаза, он уставился в сад, слегка поводя хвостом.
— Опять ты! — возмутилась Мария. — Знаю, о чем ты думаешь, — какую бы птичку сожрать.
— Заманчивая перспектива, — ответил кот.
— Зверь.
— Совершенно верно. Из рода кошачьих, если уж быть точным. Felix felix. Вот я и веду себя соответственно — что ж в этом плохого?
— Подчиняться инстинкту еще не значит поступать хорошо. Иногда мне хочется кого-нибудь ударить, и это, разумеется, инстинкт. Но ведь это ужасно!
Кот свернулся калачиком и закрыл глаза.
— О, мы сегодня настроены поспорить.
— Вообще, если подумать, в этом-то и состоит разница между нами, — продолжала Мария. — Я стараюсь не делать плохого, даже если это во мне заложено, а тебе все равно. Ты и не знаешь, что значит «плохо».
— Ох, как умно, — огрызнулся кот.
— И еще, ты ничего не помнишь. Ну-ка, что мы вчера ели за обедом?
— Не докучай мне подробностями, — отмахнулся кот.
— То-то и оно. И, конечно, самое главное — ты не умеешь говорить. Пока я тебе не разрешу.
— Ой, заткнись, — отрезал кот.
Он соскользнул с ручки кресла и виляющей походкой вышел в сад.
И еще, подумала Мария: он не умеет предполагать. Вот так, например: интересно, а что мы будем делать завтра и как все пройдет — хорошо или плохо, или вот так: смешно все-таки, я ведь даже не знаю, что будет завтра — вдруг землетрясение или конец света, а я просто не знаю, но завтра в это же время я уже буду знать. Она отложила ноты и закрыла крышку рояля.
Так, с этой странной мыслью и другими, сбивчивыми, но приятными — о вышивке, об окаменелостях, о Мартине — она поднялась к себе, разделась, умылась и уже лежала в постели, когда в комнату заглянули родители — пожелать ей спокойной ночи. Миссис Фостер поправила одеяло, забрала грязные носки и рубашку и, выглянув в окно, сказала:
