Время существования австралопитеков было расцветом богатой фауны хищников-убийц, типа саблезубых тигров. Мозг убитого тигром крупного слона весил до 300 кг, а на эту пищу, богатую протеином, фактически не было претендентов.
Затем произошел глубокий кризис хищной фауны. Саблезубые тигры вымерли. Австралопитеки были обречены на исчезновение, что и произошло. Но одна их ветвь пережила кризис и породила археоантропов. Все достоверно локализованные стоянки этих существ находились на берегах рек, у отмелей и перекатов. Это вызвано тем, что плывущие или волочащиеся по дну туши оседали в таких природных ловушках и становились добычей археоантропов.
Новый кризис наступил с разрастанием фауны пещерных хищников. На долю рек, как могильного фактора, приходилось все меньше останков. И новая ветвь ископаемых гоминид, приспосабливаясь, расселялась по новым ландшафтам, вступая в симбиоз с разными хищниками. Однако в позднем плейстоцене (100 000-10 000 лет до н. э.) наступил новый кризис. Плотоядным палеоантропам было все труднее получить мясную пищу.
И природа оставила этим удивительным существам, которые так «круто» развивались, но были обречены на вымирание, только один способ выжить: нарушить принцип «не убей».
Этот принцип был основой их экологического благополучия. Главное условие беспрепятственного доступа к мясу — чтобы раненое или умирающее животное их не боялось. Не должны чувствовать в них конкурентов и хищники. Но как обмануть инстинкт? Парадокс состоит в том, что инстинкт не запрещает животным убивать представителей своего вида. И экологическая щель, которая оставалась для самоспасения у обреченного вида, состояла в том, чтобы использовать часть своей популяции как самовоспроизводящийся кормовой источник. Все признаки каннибализма у палеоантропов прямо говорят о посмертном поедании черепного и костного мозга, а, вероятно, и всего трупа соплеменников. Нечто подобное широко известно в зоологии, но прецедента, чтобы это явление легло в основу эволюции, дотоле не было. Вместо того, чтобы предполагать, как некоторые ученые, что наши предки делали друг другу трепанацию, логичнее предположить, что многочисленные обнаруженные отверстия в черепах делались для того, чтобы поедать мозг соплеменников.
Вот так наши предки приспособились убивать себе подобных. Охота на другие виды появилась много позже.
Этот экологический вариант стал огромным потрясением для поздних палеоантропов: два инстинкта противоречили друг другу, да и вид, питающийся сам собой, — это биологический нонсенс, вроде вечного двигателя. Выходом оказалось расщепление самого вида палеоантропов на два подвида. Если палеоантропы не убивали никого, кроме своих, то новый подвид, Homo pre-sapiens, по мере превращения в охотников не убивал именно палеоантропов. Лишь много позже, вполне обособившись от троглодитов, он убивал уже не только последних, как и всяких других животных, но и своих соплеменников. Эту практику унаследовал и Homo sapiens, руководствуясь мотивом, что убиваемые — не вполне люди, скорее «нелюди»: иноверцы, преступники, враги.
