Он подошел к извозчику, протянул было руку пощупать пульс…
Извозчик изумленно таращился на студента. По остекленевшему левому глазу беспрепятственно поползла муха. Кончился.
Раздраженно задернув мертвого простыней, Алексей шепнул про себя:
— Готов и этот. Зря везли.
— И где же это наш Громов? А?
Колычев вышел из соседней палаты, вытирая руки окровавленным полотенцем. Голос медика сухой, потрескивающий, звучал устало.
— Поехал с Семенычем о подводах договариваться и запропал. Еще час назад должен был вернуться…
Лежавший рядом с умершим извозчиком какой-то бесформенный куль вдруг зашевелился, рогожка, которой был он укрыт, откинулась. Из-под рогожи показалась круглая одурелая распухшая рожа какого-то парня. Весело глянув на медиков, он обтер с лица пот и загорланил радостную песню.
— Э, братец, да никак ты пьян?! Вот ведь волокут, мерзавцы, без разбору, кого ни попадя, — заругался студент Колычев. — Конечно, этим радетелям только бы мзду получить…
Измученный бессонными дежурствами, медик стоял у двери открытой палаты — густой гул голосов и кислые, удушающие запахи плыли оттуда в коридор. Колычев морщился, придерживаясь рукой за притолоку.
— Так что, Николай, вывести этого? — спросил Щегол, указывая рукой на пьяного мужика, которого доброхоты ошибкой притащили в холерное отделение.
— Оставь. Теперь уж все равно — заражен, — махнул рукой Колычев.
Щегол распахнул коридорное окно. Солнце завалилось за горизонт, на улицах города расплывалась ночная синева. Раскаленный за день воздух стоял напротив окна. Потом лениво полез перетекать внутрь, неся с собою запахи пыли, высохшей травы; медленно и тяжело он перемешивался с адской удушливой вонью внутри лечебницы.
Пьяный перестал петь, поднял на студентов-медиков заплывшие мутные глаза, звучно икнул.
— У нас вся улица вымерла. По-гре-бе-на. К матери… Вся! Собаки… Приходят, тащат… Влас хотел самовар медный у Поповых взять… Ну, им-то ведь все равно? Они мертвые. Ишь! Сидят там… вокруг стола. Дитя в люльке серое. Собака в углу грызет… Влас идет, а старуха вдруг — голову подняла… Вроде как живая. И сидит еще, и дети ее…
Речь пьяного сделалась бессвязной и, наконец, застопорилась. Парень повесил голову на грудь и захрапел. В палате кто-то тоненько подвывал, успокаивался и снова начинал подвывать — жалобно и тоскливо.
И вдруг дикий крик донесся с другого конца коридора, из темноты под лестницей. Кого-то и там, видать, свалили да оставили санитары холерного возка. Алеша Щегол резко обернулся и, не рассчитав, налетел локтем на стену. Колычев вскрикнул.
