Эта экономическая сторона, да и богословская тоже, оставались для меня темными. Я, пожалуй, отличная модель обыкновенного человека, который движим благочестивым желанием поклониться святыне, не очень представляя ни страны, куда едет, ни полноты ее истории. Был в группе и молодой священник Никольского храма на истоке Волги, сделавший у себя много доброго именем Святителя и горевший желанием помолиться у гробницы Николая Угодника и походить по земле, освященной стопами любимого у нас святого. Он представлял ситуацию не более моего, и в этой неизвестности для нас сохранялось определенное очарование. Нам выпадала счастливая возможность путешествия, чья цель была нам известна, а путь неведом, и надо было держать глаза открытыми. Наверное, поэтому мне все теперь представляется одинаково важным, ибо главным оказывался именно этот путь. И я заранее прошу прощения у читателей, если мои воспоминания о поездке покажутся им очень раскидистыми.
* * *
Уже ночь над Стамбулом была прекрасна, река огней сияла вдоль Босфора, и этот сверкающий, ликующий драгоценный поток не хотел кончаться, словно мы не летели, а катили вдоль него на неспешной небесной колеснице. Река была золотая, горячая, убранная алмазами белых огней, и сам просился на язык бедный пушкинский Барон в час торжества: «Я царствую! Какой волшебный блеск!»
Пока садились, уткнулся взглядом в спинку переднего кресла — скучающей рукой была выписана вся родная география: Архангельск, Никополь, Кострома, и тут же — «Ахмет + Тамара». Люди живут в самолетах, и Стамбул им не новее Костромы.
Это было сразу видно в таможенном зале. Никак было не представить отчаяния булгаковских беглецов, ужас изгнания и низвержение смысла истории и жизни для маявшихся здесь после революции героев «Бега». Уверенные смешливые громкоголосые молодые люди бросали паспорт контролю не глядя, уверенным жестом новых хозяев и уже спешили к известным им дверям и транспортам: работа, конвейер, подлинно — челноки.
Да и нам надо было не дремать: через час с другого конца города уходил последний автобус в Анталью, к Средиземному морю, через всю страну. Ночной город торопился показаться низкой застройкой, страшной теснотой, наглой роскошью небоскребов, вечным столичным праздником и рабочей повседневностью. Стремительно пролетел над бездной Босфора мост из Европы в Азию, сверкнули на минуту вдали такие узнаваемые, Бог знает как с детства проникающие в сознание тяжелые купола Софии в колющих иглах минаретной стражи, и вот она — Азия и раскинувшийся на полсвета вокзал, где, если б не сопровождающий человек, легко было сгинуть навсегда, как в чреве китовом.
