— Это у всех? — Я подняла на него мокрые от слез глаза.
— Конечно, нет, эти люди изначально порочны. Они могут победить в себе порок. Но это очень трудно. И они должны сами понять себя и хотеть справиться.
— А Шура хотела? — с надеждой в голосе спросила я.
Дедушка покачал головой.
— Думаю, нет.
— Но ведь она же любила меня.
— Именно поэтому. Она и сейчас любит тебя. Но сила, которая ее потянула к твоему возлюбленному, намного мощнее.
— Какая сила? — словно не опытная женщина, а наивный ребенок, вновь поинтересовалась я.
— Она включает в себя многое. Я не знаю твою подругу… но это, может быть, зависть…
Я замотала головой.
Дед хмыкнул.
— Чему завидовать? — воскликнула я, и головы его сослуживцев повернулись в нашу сторону.
— Не скажи, — тихо заметил один из мужчин, — ты первая вышла замуж.
— Не вышла, — вздохнула я, — она тоже так могла.
— Могла, но не вышла, — упрямо повторил он. — У тебя красивая дочь.
— Господи, ведь она считала ее дурнушкой, и потом, каждый может родить!
— Не каждый. — Дед покачал головой. — И главное. Слушай внимательно, ты рассказала мне, что она спала в вашей постели?
Я кивнула.
— Ее физически тянуло к тому мужчине, которого любила ты.
— Она же ненавидела его, — со злостью вырвалось у меня.
— Возможно, подсознательно она ревновала тебя к нему и, одновременно, как самый близкий тебе человек, хотела почувствовать то, что чувствуешь ты, когда обнимаешь его, ласкаешь, когда он ласкает тебя.
— Нет, — категорично замотала я головой, — я видела, как она сама так… так… — Я не могла подобрать слова, но потом вспомнила: «неистово«…неистово целовала его… всего.
— Ты хочешь сказать, что это не было обыкновенное любопытство узнать, что ощущаешь ты?
Я согласно кивнула.
— Все правильно. Она любила тебя, ревновала, и чувства, которые все это время копились в ней, выплеснулись наружу именно в сексе, к тому, что так дорого тебе.
У меня высохли слезы. В голове стало яснее, как-то разложилось все по полочкам. И вдруг меня посетила совершенно новая мысль: я ругаю Шуру, обвиняю, презираю, но при этом абсолютно не думаю о том, как же он, моя единственная любовь на всю жизнь, трогал, ласкал, гладил ту, к которой относился безразлично, более того — с презрением. Смеялся над мелкими чашечками ее бюстгальтера, в то время как я едва носила тяжелые от молока груди, соски которых он так любил целовать, щекоча кончиком языка.
— Зачем ей это? — вопрошал он, брезгливо поднимая двумя пальцами со стула забытый (или специально подброшенный?) крохотный бюстгальтер. — Она же мальчик?
